Страница:Собрание сочинений Эдгара Поэ (1896) т.1.djvu/182

Эта страница была вычитана


мимолетный. Наконецъ, память возвращается ко мнѣ настолько, что я начинаю сознавать свое положеніе. Я чувствую, что очнулся не отъ простого сна. Я припоминаю, что со мной случился припадокъ каталепсіи. И вотъ, наконецъ, мой трепещущій духъ захваченъ, точно бурнымъ натискомъ океана, сознаніемъ грозной опасности, — одной единственной адской мыслью.

Нѣсколько минутъ я пролежалъ не шевелясь. Почему же? Я не смѣлъ сдѣлать усиліе, которое открыло бы мнѣ мою участь, а между тѣмъ сердце подсказывало мнѣ, что она совершилась. Отчаяніе — подобнаго которому не можетъ вызвать никакое другое несчастье — одно отчаяніе заставило меня послѣ долгой нерѣшимости поднять отяжелѣвшія вѣки. Я открылъ глаза. Кругомъ была тьма — непроглядная тьма. Я зналъ, что припадокъ кончился. Зналъ, что кризисъ давно совершился. Зналъ, что теперь я вполнѣ владѣю способностью зрѣнія, — и все-таки кругомъ была тьма — черная тьма — полное, совершенное отсутствіе лучей, ночь, которая никогда не проходитъ.

Я попробовалъ крикнуть; мои губы и пересохшій языкъ судорожно зашевелились, но никакого звука не вылетѣло изъ легкихъ, которыя, точно подъ тяжестью цѣлой горы, корчились и трепетали вмѣстѣ съ сердцемъ при каждомъ мучительномъ и прерывистомъ вздохѣ.

Движеніе моихъ челюстей при этой попыткѣ крикнуть показало мнѣ, что онѣ подвязаны, какъ это обыкновенно дѣлаютъ у покойниковъ. Я чувствовалъ также, что лежу на чемъ-то жесткомъ, и что-то жесткое сжимаетъ мои бока. До сихъ поръ я не пытался пошевелить хоть однимъ членомъ, — но теперь разомъ поднялъ руки, которыя были вытянуты и сложены крестъ на крестъ. Онѣ стукнулись о дерево, находившееся дюймовъ на шесть надъ моею головой. Не оставалось болѣе сомнѣній, я лежалъ въ гробу.

Въ эту минуту безконечнаго ужаса скользнулъ ко мнѣ кроткій херувимъ надежды, я вспомнилъ о своихъ предосторожностяхъ. Я сталъ судорожно биться, старался поднять крышку, — она не двигалась. Я искалъ веревку отъ колокола, — ея не было. И вотъ ангелъ утѣшитель отлетѣлъ отъ меня, и еще горшее отчаяніе восторжествовало. Я не могъ не замѣтить отсутствія обивки, которую такъ тщательно приготовилъ, и въ то же время мое обоняніе внезапно было поражено сильнымъ специфическимъ запахомъ сырой земли. Заключеніе являлось неотразимо. Я находился не въ склепѣ. Припадокъ застигъ меня внѣ дома — среди чужихъ людей, когда или какъ, я не могъ припомнить; и меня зарыли какъ собаку, — заколотили въ простомъ гробу и схоронили глубоко, глубоко въ обыкновенной и безвѣстной могилѣ.