— Изъ-за чего у васъ о собакѣ-то разговоръ вышелъ?—спросилъ кто-то.
— А вотъ поди жъ ты! Не понравился ему нашъ „Куцый“ и шабашъ! Нельзя, говоритъ, на суднѣ держать собаку. И грозился, что прикажетъ выкинуть „Куцаго“ за бортъ, если онъ нагадитъ на палубѣ… И, чтобы я, говоритъ, его не встрѣчалъ!
— И что ему „Куцый“? Мѣшаетъ, что ли?
— То-то все ему мѣшаетъ, анаѳемѣ. И животную безсловесную и тую притѣснилъ… Да, братцы, послалъ намъ Господь цацу, нечего сказать. Другое житье пойдетъ. Не разъ вспомнимъ Степанъ Степаныча, дай Богъ ему, голубчику, здоровья!—промолвилъ боцманъ и, выбивъ трубочку, опустилъ ее въ карманъ своихъ штановъ.
— Капитанъ-то нашъ ему большого хода не дастъ, я такъ полагаю,—замѣтилъ молодой фельдшеръ.—Не допуститъ очень-то безобразничать. Шалишь, братъ! Не тѣ ноньче права… Вотъ теперь мужикамъ волю даютъ, и всѣмъ права будутъ, чтобы по закону...
— Не досмотрѣть-то всего капитану. Главная причина, что старшій офицеръ ближе всего до насъ касается!—возразилъ боцманъ.
— Можно и до капитана дойти въ случаѣ чего. „Такъ, молъ и такъ!“—хорохорился фельдшеръ.
— Прытокъ больно! А ты разсуди, что и капитану, стало быть, быдто зазорно противъ своего же брата итти и срамить его, скажемъ, изъ-за какого-нибудь унтерцера. Въ этомъ самая загвоздка и есть! Нѣтъ, братецъ ты мой, по одиночкѣ жаловаться не порядокъ, только здря начальство разстроишь, а толку не будетъ—тебѣ же попадетъ! Въ старину бывала другая правила!—прибавилъ боцманъ, строго охранявшій прежнія традиціи, такъ сказать, обычнаго матросскаго права.
— Какая, Акимъ Захарычъ?
— А такая, что ежели, примѣрно, безо всякаго, можно сказать, разсудка изматывали нашего брата, матроса, и вовсе уже не ставало терпѣнія, значитъ, отъ тиранства, тогда команда шла на отчаянность: выстроится, какъ слѣдуетъ, во фрунтъ и черезъ боцмановъ обьявитъ командиру претензію.
— И что-жъ, выходилъ толкъ?
— Глядя по человѣку. Иной, вмѣсто разборки, велитъ перепороть половину команды, ну а другой и раз-
