ченный этимъ назойливымъ допросомъ, вмѣсто отвѣта, ожесточенно заморгалъ своими маленькими сѣрыми глазами.
— Такъ какая же это корветская собака?
— Матросская, значитъ, обчая, ваше благородіе!—объяснилъ съ угрюмымъ видомъ боцманъ и въ то же время сердито подумалъ: „не понимаешь, что ли, долговязый!“
Но „долговязый“, казалось, не понималъ и сказалъ:
— Что ты мнѣ вздоръ разсказываешь!.. У каждой собаки долженъ быть хозяинъ.
— То-то у ей нѣтъ, ваше благородіе. Она приблудная.
— Какая?—переспросилъ баронъ, видимо не зная значенія этого слова.
— Приблудная, ваше благородіе. Въ Кронштадтѣ увязалась за однимъ нашимъ матросикомъ и явилась на конвертъ, когда онъ вооружался въ гавани. Съ той поры „Куцый“ и ходитъ съ нами. Такъ его назвали по причинѣ хвоста, ваше благородіе!—прибавилъ, въ видѣ поясненія, боцманъ.
— Собаки на военномъ суднѣ—безпорядокъ. Онѣ только гадятъ палубу.
— Осмѣлюсь доложить, ваше благородіе, что „Куцый“ собака понятливая и ведетъ себя, какъ слѣдоваетъ. За ей, на счетъ этого, ничего дурного не замѣчено!—вступился боцманъ за „Куцаго“.—Прежній старшій офицеръ Степанъ Степанычъ дозволяли ее держать, потому какъ „Куцый“, можно сказать, исправная собака, и команда ее любитъ.
— Слишкомъ много вамъ позволяли прежде, какъ посмотрю, и распустили. Я васъ всѣхъ подтяну, слышишь?—строго замѣтилъ баронъ, которому объясненія боцмана показались нѣсколько фамильярными, и самъ онъ, казалось, не особенно трепеталъ передъ старшимъ офицеромъ.
— Слушаю, ваше благородіе.
Баронъ на секунду задумался и наморщилъ лобъ, рѣшая въ своемъ умѣ участь „Куцаго“. И боцманъ, весьма благоволившій къ „Куцему“, со страхомъ ждалъ этого рѣшенія.
Наконецъ старшій офицеръ проговорилъ:
— Если я когда-нибудь замѣчу, что эта собака изгадитъ мнѣ палубу, я прикажу ее выкинуть за бортъ. Понялъ?
— Понялъ, ваше благородіе!
— И помни, что я два раза не повторяю своихъ приказаній,—внушительно прибавилъ баронъ, по-прежнему не возвышая своего скрипучаго, однотоннаго голоса.
