бощаетъ художника и, наоборотъ, художникъ не убиваетъ чувствующаго, страдающаго и жаждущаго любви человѣка. Всѣ влеченія души его свободны и въ то же время гармоничны. Обрисовавъ однакоже микрокосмъ этой поэзіи, необходимо выяснить философскіе элементы ея макрокосма, указать на умозрительную сущность особенностей художественнаго творчества Фета, очертить, такъ сказать, внѣшній кругъ ея содержанія. Что находитъ поэтъ въ этомъ замкнутомъ, заколдованномъ кругу? Что видитъ въ мірѣ его восторженное вдохновеніе?—Какъ и слѣдовало ждать — красоту. Притомъ, какъ всякій художникъ, поскольку онъ художникъ, Фетъ—пантеистъ. Онъ не углублялся въ критическія утонченности философіи Канта, но взялъ ее въ томъ видѣ, какъ она преломилась въ художественной призмѣ философіи Шопенгауера. Великаго вопроса о сущности соприкосновенія духа и міра, или, выражаясь терминами Шопенгауера, о principium individuationis воли къ жизни, Фетъ не разрѣшалъ теоретически, такъ какъ онъ на практикѣ рѣшенъ съ момента возникновенія на землѣ органической жизни; для поэта достаточно того, что вопросъ поставленъ и объектъ его разрѣшенія на лицо; какъ бы ни былъ рѣшенъ этотъ вопросъ, отъ того единство духа и міра, которое мы видимъ теперь, не нарушится, не станетъ неразрывнѣй; а смыкающее ихъ воедино первоначало, котораго не уяснила философія и которое по - своему дала человѣчеству религія,—это первоначало и поэзія, можетъ предугадывать зримыми образами:
И все, что мчится по безднамъ эѳира,
И каждый лучъ, плотской и безплотный,
