великимъ исключеніемъ въ мірѣ художниковъ являются тѣ, кто ей не причастенъ. Однимъ изъ типичнѣйшихъ представителей этой исключительной категоріи художниковъ является Фетъ. Какъ всякій художникъ, онъ горячо желалъ встрѣтить въ мірѣ сочувственный и широкій откликъ на свои произведенія:
...пѣсенъ рой, вослѣдъ за первой пѣсней,
Мой тайный пылъ на волю понесли —
И, трепетнымъ отъ счастія п муки,
Хотѣлось птичкамъ Божіимъ моимъ,
Чтобъ гдѣ-нибудь ихъ налетѣли звуки
На чуткій слухъ, внимать готовый имъ.
Полвѣка ждалъ друзей я этихъ пѣсенъ,
Гадалъ о тѣхъ, кто имъ живой пріютъ!.. (I, 100).
Но немногимъ поэтамъ данъ былъ въ этомъ отношеніи такой тяжелый удѣлъ, какъ Фету: его произведенія, вмѣсто того, чтобы возбудить всеобщій восторгъ и поклоненіе, сдѣлались предметомъ самаго ожесточеннаго глумленія, какое только можно себѣ представить. И однакоже до самаго конца дней своихъ не поколебался передъ всѣми насмѣшками и порицаніями этотъ глубоко чувствовавшій обиды отъ современниковъ поэтъ.
Давно познавъ, какъ ранятъ больно
Иныя терніи вѣнцовъ (II, 225),
онъ однакоже смѣло поставилъ во главѣ четвертаго выпуска «Вечернихъ Огней» то изумительное предисловіе, которое не уступаетъ красотой и силою даже лучшимъ его стихотвореніямъ:
«Человѣкъ, не занавѣсившій вечеромъ своихъ освѣщен-
