Надъ вечерѣющимъ прудомъ.
Вотъ понеслась и зачертила,—
И страшно, чтобы гладь стекла
Стихіей чуждой не схватила
Молніевиднаго крыла,—
И снова то же дерзновенье
И таже темная струя...
Не таково ли вдохновенье
И человѣческаго я?
Не такъ ли я, сосудъ скудельный,
Дерзаю на запретный путь,
Стихіи чуждой, запредѣльной,
Стремясь хоть каплю зачерпнуть? (I,12).
Таковы особенная трудность и особенная прелесть поэзіи Фета для мыслящаго читателя.
IV. Героическіе элементы почти безусловно чужды поэзіи Фета, бывшаго художникомъ прежде всего и послѣ всего. Героическіе образы, вообще представленія объ идеальномъ характерѣ поэта, опредѣляются взглядами его на назначеніе поэта въ мірѣ, на значеніе искусства въ человѣчествѣ. Это значеніе въ глазахъ Фета было чисто эстетическаго свойства; въ искусствѣ онъ видѣлъ исцѣленіе хотя на мигъ отъ муки бытія.
Плѣнительныя сны лелѣя на яву,
Своей божественною властью
Я къ наслажденію высокому зову
И къ человѣческому счастью.
Къ чему противиться природѣ и судьбѣ?
На землю сносятъ эти звуки
