столько-же художника, сколько философа, этого Платона новаго міра, который создалъ для насъ своего Канта, какъ древній Платонъ своего Сократа. Пантеистъ по самой сущности своей природы, Фетъ не поступился своимъ воззрѣніемъ въ угоду многочисленнымъ оговоркамъ Шопенгауера и многое въ его ученіи упростилъ, а многое за него до конца договорилъ. Философія и жизненный опытъ ни на іоту не измѣнили поэта, но для него самого прояснили живую душу его могущественнаго лиризма. Этотъ философъ-поэтъ до такой степени поэтъ философовъ, что его произведенія неизбѣжно станутъ современемъ настольною книгою каждаго мыслителя, каждаго ученаго, наконецъ, каждаго философски мыслящаго человѣка, если только онъ не безусловно лишенъ чувства изящнаго. Самая содержательность этой поэзіи сдѣлала ее столь непопулярною, какой она отчасти остается и до настоящаго времени. Между тѣмъ невольное чутье подсказало даже толпѣ, какая великая творческая сила этотъ непонятый и осмѣиваемый поэтъ: насколько не трудно встрѣтить образованнѣйшаго человѣка, не читавшаго ни строки Фета, настолько же трудно найти гимназиста, который бы не зналъ его имени. Какъ бы то ни было, безъ посягательства на исчерпывающую характеристику поэзіи Фета въ ея цѣломъ, въ дальнѣйшемъ дана будетъ попытка выяснить ея основные, философскіе элементы, не предваряющая окончательнаго приговора надъ этою поэзіей» грядущихъ поколѣній, но за то и совершенно пренебрегающая узкою, пристрастной и случайной оцѣнкою современниковъ.
