ская точность изображенія, смѣлость, не знающая предѣловъ, нѣжность, грація, порывъ, разомъ уносящій насъ отъ земли въ область идеала,—все это постоянныя принадлежности Фета., Наконецъ, позволимъ себѣ выраженіе, которое, намъ кажется, обнимаетъ почти всю эту характеристику: стихи Фета всегда имѣютъ совершенную свѣжесть: они никогда не заношены, они никакихъ другихъ стиховъ, ни своихъ, ни чужихъ, не напоминаютъ; въ нихъ нѣтъ и тѣни усилія, сочиненія, надуманности; они свѣжи и непорочны, какъ только-что распустившійся цвѣтокъ; кажется, орине пишутся, а раждаются цѣликомъ.
Для такого обилія и совершенства поэзіи, для такой полной отзывчивости на каждый призывъ музы, очевидно, нужно обладать бодрою и ясною душою. И дѣйствительно, мы не найдемъ у Фета ни тѣни болѣзненности, никакого
И такъ доступна вся бездна эфира,
Что прямо смотрю я изъ времени въ вѣчность
И пламя твое узнаю, солнце міра!
И неподвижно на огненныхъ розахъ
Живой алтарь мірозданья курится;
Въ его дыму, какъ въ творческихъ грезахъ,
Вся сила дрожитъ и вся вѣчность снится. —
И все, что мчится по безднамъ эфира,
И каждый лучъ, плотской и безплотный,
Твой только отблескъ, о солнце міра,
И только сонъ, только сонъ мимолетный... (I, 5).
Замѣтьте, что и вторая стона въ нѣкоторыхъ стихахъ—анапестъ, а въ другихъ и третья—ямбъ; но это не неправильность: это —разнообразіе, не нарушающее главной мелодіи. («Замѣтки о Пушкинѣ». 2-е изд., Кіевъ. 1897, стр. 239—240).
