бернаторѣ, котораго осуждалъ за неуваженіе ко владыкѣ и за постройку водопроводовъ или, какъ отецъ протопопъ выражался, «акведуковъ».
— Акведуки эти, — говорилъ отецъ протопопъ: — будутъ ни къ чему, потому городъ малый и притомъ тремя рѣками пересѣкается; но магазины, которые все вновь открываются, нѣчто весьма изящное начали представлять. Да вотъ я вамъ сейчасъ покажу, что касается нынѣшняго тамъ искусства…
И съ этими словами отецъ протопопъ вышелъ въ боковую комнату и черезъ минуту возвратился оттуда, держа въ каждой рукѣ по извѣстной всѣмъ трости.
— Вотъ видите, — сказалъ онъ, поднося къ глазамъ гостей верхнія площади золотыхъ набалдашниковъ.
Ахилла дьяконъ такъ и воззрился, что̀ такое сдѣлано политиканомъ Савеліемъ для различенія одностойныхъ тростей; но, увы! ничего такого рѣзкаго для ихъ различія не было замѣтно. Напротивъ, одностойность ихъ даже какъ будто еще увеличилась, потому что посрединѣ набалдашника той и другой трости было совершенно одинаково вырѣзано окруженное сіяніемъ всевидящее око; а вокругъ ока краткая, въ видѣ узорчатой каймы, вязная надпись.
— А литеръ, отецъ протопопъ, нѣтъ? — замѣтилъ, не утерпѣвъ, Ахилла.
— Къ чему здѣсь тебѣ литеры нужны? — отвѣчалъ, не глядя на него, Туберозовъ.
— А для отличенія ихъ одностойности!
— Все ты всегда со вздоромъ лѣзешь, — замѣтилъ отецъ протопопъ дьякону и, при этомъ, приставивъ одну трость къ своей груди, сказалъ: — вотъ это будетъ моя.
Ахилла дьяконъ быстро глянулъ на набалдашникъ и прочелъ около всевидящаго ока: «Жезлъ Аароновъ расцвѣлъ».
— А вотъ это, отецъ Захарія, будетъ тебѣ, — докончилъ протопопъ, подавая другую трость Захаріи.
На этой вокругъ такого же точно всевидящаго ока, такою же точно древле-славянскою вязью, было вырѣзано: «Даде въ руку его посохъ».
Ахилла, какъ только прочелъ эту вторую подпись, такъ палъ за спину отца Захаріи и, уткнувъ голову въ животъ лѣкаря, заколотился и задергался въ припадкахъ неукротимаго смѣха.
— Ну, что, зуда, что, что? — частилъ, обернувшись къ
бернаторе, которого осуждал за неуважение ко владыке и за постройку водопроводов или, как отец протопоп выражался, «акведуков».
— Акведуки эти, — говорил отец протопоп: — будут ни к чему, потому город малый и притом тремя реками пересекается; но магазины, которые все вновь открываются, нечто весьма изящное начали представлять. Да вот я вам сейчас покажу, что касается нынешнего там искусства…
И с этими словами отец протопоп вышел в боковую комнату и через минуту возвратился оттуда, держа в каждой руке по известной всем трости.
— Вот видите, — сказал он, поднося к глазам гостей верхние площади золотых набалдашников.
Ахилла дьякон так и воззрился, что такое сделано политиканом Савелием для различения одностойных тростей; но, увы! ничего такого резкого для их различия не было заметно. Напротив, одностойность их даже как будто еще увеличилась, потому что посредине набалдашника той и другой трости было совершенно одинаково вырезано окруженное сиянием всевидящее око; а вокруг ока краткая, в виде узорчатой каймы, вязная надпись.
— А литер, отец протопоп, нет? — заметил, не утерпев, Ахилла.
— К чему здесь тебе литеры нужны? — отвечал, не глядя на него, Туберозов.
— А для отличения их одностойности!
— Все ты всегда со вздором лезешь, — заметил отец протопоп дьякону и, при этом, приставив одну трость к своей груди, сказал: — вот это будет моя.
Ахилла дьякон быстро глянул на набалдашник и прочел около всевидящего ока: «Жезл Ааронов расцвел».
— А вот это, отец Захария, будет тебе, — докончил протопоп, подавая другую трость Захарии.
На этой вокруг такого же точно всевидящего ока, такою же точно древле-славянскою вязью, было вырезано: «Даде в руку его посох».
Ахилла, как только прочел эту вторую подпись, так пал за спину отца Захарии и, уткнув голову в живот лекаря, заколотился и задергался в припадках неукротимого смеха.
— Ну, что, зуда, что, что? — частил, обернувшись к
