други разъѣхались, когда много свободы и много бездѣлья, и цѣлый день царитъ свѣтлая, сладкая скука. Въ однѣхъ нижнихъ юбкахъ и въ бѣлыхъ сорочкахъ, съ голыми руками, иногда босикомъ, женщины безцѣльно слоняются изъ комнаты въ комнату, всѣ немытыя, непричесанныя, лѣниво тычутъ указательнымъ пальцемъ въ клавиши стараго фортепіано, лѣниво раскладываютъ гаданье на картахъ, лѣниво перебраниваются и съ томительнымъ раздраженіемъ ожидаютъ вечера.
Любка послѣ завтрака снесла Амуру остатки хлѣба и обрѣзки ветчины, но собака скоро надоѣла ей. Вмѣстѣ съ Нюрой она купила барбарисовыхъ конфетъ и подсолнуховъ, и обѣ стоятъ теперь за заборомъ, отдѣляющимъ домъ отъ улицы, грызутъ сѣмечки, скорлупа отъ которыхъ остается у нихъ на подбородкахъ и на груди, и равнодушно судачатъ обо всѣхъ, кто проходитъ по улицѣ: о фонарщикѣ, наливающемъ керосинь въ уличные фонари, о городовомъ съ разносной книгой подъ-мышкой, объ экономкѣ изъ чужого заведенія, перебѣгающей черезъ дорогу въ мелочную лавочку…
Нюра—маленькая, лупоглазая, синеглазая дѣвушка; у нея бѣлые, льняные волосы, синія жилки на вискахъ. Въ лицѣ у нея есть что-то тупое и невинное, напоминающее бѣлаго пасхальнаго сахарнаго ягненочка. Она жива, суетлива, любопытна, во все лѣзетъ, со всѣми согласна, первая знаетъ всѣ новости, и если говоритъ, то говоритъ такъ много и такъ быстро, что у нея летятъ брызги изо рта и на красныхъ губахъ вскипаютъ пузыри, какъ у дѣтей.
Напротивъ, изъ пивной, на минуту выскакиваетъ курчавый, испитой бѣльмистый парень, услужающій, и бѣжитъ въ сосѣдній трактиръ.
— Прохоръ Ивановичъ, а Прохоръ Ивановичъ,—кричитъ Нюра:—не хотите ли, подсолнухами угощу?
