англичанинѣ, о Васькѣ, о Назарѣ и объ Онѣгинѣ и часто видѣлъ ихъ во снѣ, но съ теченіемъ времени позабылъ обо всемъ. Его отъ кого-то прятали, и все его молодое, прекрасное тѣло томилось, тосковало и опускалось отъ бездѣйствія. То и дѣло подъѣзжали новые, незнакомые люди и снова толклись вокругъ Изумруда, щупали и теребили его и сердито бранились между собою.
Иногда случайно Изумрудъ видѣлъ сквозь отворенную дверь другихъ лошадей, ходившихъ и бѣгавшихъ на волѣ, и тогда онъ кричалъ имъ, негодуя и жалуясь. Но тотчасъ же закрывали дверь, и опять скучно и одиноко тянулось время.
Главнымъ въ этой конюшнѣ былъ большеголовый, заспанный человѣкъ съ маленькими черными глазками и тоненькими черными усами на жирномъ лицѣ. Онъ казался совсѣмъ равнодушнымъ къ Изумруду, но тотъ чувствовалъ къ нему непонятный ужасъ.
И вотъ однажды, раннимъ утромъ, когда всѣ конюхи спали, этотъ человѣкъ тихонько, безъ малѣйшаго шума, на цыпочкахъ вошелъ къ Изумруду, самъ засыпалъ ему овесъ въ ясли и ушелъ. Изумрудъ немного удивился этому, но покорно сталъ ѣсть. Овесъ былъ сладокъ, слегка горьковатъ и ѣдокъ на вкусъ. «Странно,—подумалъ Изумрудъ:—я никогда не пробовалъ такого овса».
И вдругъ онъ почувствовалъ легкую рѣзь въ животѣ. Она пришла, потомъ прекратилась и опять пришла сильнѣе прежняго и увеличивалась съ каждой минутой. Наконецъ боль стала нестерпимой. Изумрудъ глухо застоналъ. Огненныя колеса завертѣлись передъ его глазами, отъ внезапной слабости все его тѣло стало мокрымъ и дряблымъ, ноги задрожали, подогнулись, и жеребецъ грохнулся на полъ. Онъ еще пробовалъ подняться, но могъ встать только на однѣ переднія ноги и опять валился на бокъ. Гудящій вихрь закружился у него въ го-
