что приставъ Ирисовъ — мѣстный красавецъ, молодчинище и сердцеѣдъ, бывшій кавалеристъ, вѣроятно, игрокъ и кутила, который въ состояніи не спать трое сутокъ подъ-рядъ и никогда не бываетъ пьянымъ. Говорилъ онъ быстро и отчетливо, дѣлая преувеличенно-внимательное лицо на слова собесѣдника, но, очевидно, слушая только самого себя.
— Я имъ всѣмъ отецъ, но отецъ строгій, — продолжалъ приставъ, внушительно приподнявъ кверху указательный палецъ. — Поставь ящикъ на столъ, Хацкель, вотъ такъ. Я строгъ, это дѣйствительно, я себѣ не позволю на шею сѣсть, какъ другіе, но зато я знаю наизусть каждаго изъ своихъ… хе-хе-хе… такъ сказать, подданныхъ. Видали сейчасъ мужичонку? Это орѣховскій крестьянинъ Трофимъ, по-уличному Хвостъ. Вы думаете, я не знаю, что онъ конокрадъ? Знаю великолѣпно! Но до времени я молчу, а въ одно прекрасное майское утро — чикъ!.. и Трофимъ Хвостъ изъятъ изъ употребленія. Вотъ, поглядите вы на этого самаго Хацкеля. Не правда ли, пархатый жидишка? А я, повѣрьте, знаю, чѣмъ онъ, каналья, дышитъ. Что̀? Не вѣрно я говорю, Хацкель?
— Ой, Боже мой, развѣ жъ панъ полковникъ можетъ говорить неправду! — выкрикнулъ Хацкель съ подобострастной укоризной. — Мы всѣ, сколько насъ есть, бѣдныхъ, несчастныхъ еврейчиковъ, постоянно молимся Богу за пана пристава. Мы такъ и говоримъ промежъ себя: «Зачѣмъ намъ родной отецъ, когда нашъ добрый, любимый господинъ приставъ намъ лучше всякаго родного отца?..»
— Видали? — небрежно спросилъ приставъ, указавъ черезъ плечо большимъ пальцемъ на Хацкеля и значительно сощуривъ глаза. — Гласъ народа! Но вы не безпокойтесь, я ихъ вотъ гдѣ держу. Что̀? Правду я сказалъ?
