Хацкель вдругъ придвинулся вплотную къ доктору, оглянулся съ боязливымъ видомъ по сторонамъ и сказалъ, выразительно понизивъ голосъ:
— А можетъ, вы, пане, заночуете у насъ въ заѣздѣ? Вы, пожалуйста, не безпокойтесь, у меня всегда останавливаются самые хорошіе паны: панъ Варпаховскій изъ Монастырища, панъ посессоръ Луцкій, бываютъ изъ господъ офицерей…
— Нѣтъ, мнѣ надо торопиться. Некогда.
Но Хацкель съ лукавымъ, проницательнымъ и заманивающимъ видомъ, прищуривая то одинъ, то другой глазъ, продолжалъ настаивать:
— Лучше жъ, ей-Богу, заночуйте, пане. Куда панъ поѣдетъ по такой холодюкѣ? Дай мнѣ Богъ не видать завтрашняго дня, если я говорю неправду!.. Послушайте только, что̀ я вамъ скажу, пане докторъ… Тутъ есть одна бывшая гувернантка…
Одна быстрая сумасшедшая мысль блеснула у Кашинцева. Онъ украдкою, воровато взглянулъ на Этлю, которая равнодушно, какъ будто не понимая, о чемъ идетъ разговоръ между ея мужемъ и гостемъ, глядѣла издали въ запорошенное бѣлое окно, но ему въ ту же минуту стало стыдно.
— Оставьте меня въ покоѣ, уйдите! — рѣзко приказалъ онъ Хацкелю.
Кашинцевъ, не столько по словамъ, сколько по выраженію лица Хацкеля, понималъ, о чемъ онъ говоритъ, но не могъ разсердиться, какъ, вѣроятно, счелъ бы долгомъ разсердиться при другихъ обстоятельствахъ. Теплота комнаты, послѣ долгой холодной дороги, разморила и разнѣжила его тѣло. Отъ выпитой водки голова тихо и сладко кружилась, кожа на лицѣ пріятно горѣла. Хотѣлось сидѣть, не шевелясь, испытывая томное чувство сытости, теплоты и легкаго опьянѣнія, не думая о томъ,