вильныхъ, безукоризненныхъ лицъ не бываетъ въ натурѣ, что они — вымыселъ творческой фантазіи. И тѣмъ удивительнѣе, тѣмъ неправдоподобнѣе было для него это ослѣпительно-прекрасное лицо, которое онъ теперь видѣлъ въ грязномъ заѣзжемъ домѣ, пропахшемъ запахомъ нечистаго жилья, въ этой ободранной, пустой и холодной комнатѣ, за прилавкомъ, рядомъ съ пьянымъ, храпящимъ и икающимъ во снѣ мужикомъ.
— Кто это? — шопотомъ спросилъ Кашинцевъ. — Вотъ эта… — онъ хотѣлъ по привычкѣ сказать — жидовка, но запнулся: — эта женщина?
— Кто? Это? — небрежно спросилъ Хацкель, кивнувъ головой назадъ. — Это, пане, моя жинка.
— Какъ она красива!
Хацкель коротко засмѣялся и съ презрѣніемъ пожалъ плечами.
— Панъ съ меня смѣется? — спросилъ онъ укоризненно. — Что̀ такое она? Обыкновенная, бѣдная еврейка, и больше ничего. Развѣ панъ не видалъ въ большихъ городахъ настоящихъ красивыхъ женщинъ? Этля! — обернулся онъ къ женѣ и проговорилъ что-то скороговоркой по-еврейски, отъ чего она вдругъ засмѣялась, блеснувъ множествомъ бѣлыхъ, ровныхъ зубовъ, и повела такъ высоко однимъ плечомъ, точно хотѣла потереть объ него щеку.
— А панъ холостой, чи женатый? — спросилъ Хацкель съ вкрадчивой осторожностью.
— Нѣтъ, я холостой. А что̀?
— Нѣтъ, я только такъ себѣ… Значитъ, панъ холостой. А почему же панъ, такой солидный и образованный человѣкъ, не захотѣлъ жениться?
— Ну, это длинная исторія… По многимъ причинамъ. Да, я думаю, еще и теперь не поздно. Не такъ ужъ я старъ. А?
