другая рука, окруживъ снизу животъ Арбузова, старалась перевернуть его тѣло по оси. Арбузовъ сопротивлялся, напрягая шею, шире разставляя руки и ближе пригибаясь къ землѣ. Борцы не двигались съ мѣста, точно застывъ въ одномъ положеніи, и со стороны можно было бы подумать, что они забавляются или отдыхаютъ, если бы не было замѣтно, какъ постепенно наливаются кровью ихъ лица и шеи, и какъ ихъ напряженные мускулы все рѣзче выпячиваются подъ трико. Они дышали тяжело и громко, и острый запахъ ихъ пота былъ слышенъ въ первыхъ рядахъ партера.
И вдругъ прежняя, знакомая физическая тоска разрослась у Арбузова около сердца, наполнила ему всю грудь, сжала судорожно за горло, и все тотчасъ же стало для него скучнымъ, пустымъ и безразличнымъ: и мѣдные звуки музыки, и печальное пѣніе фонарей, и циркъ, и Реберъ, и самая борьба. Что-то въ родѣ давней привычки еще заставляло его сопротивляться, но онъ уже слышалъ въ прерывистомъ, обдававшемъ ему затылокъ дыханіи Ребера хриплые звуки, похожіе на торжествующее звѣриное рычаніе, и уже одна его рука, оторвавшись отъ земли, напрасно искала въ воздухѣ опоры. Потомъ и все его тѣло потеряло равновѣсіе, и онъ, неожиданно и крѣпко прижатый спиной къ холодному брезенту, увидѣлъ надъ собой красное, потное лицо Ребера съ растрепанными, свалявшимися усами, съ оскаленными зубами, съ глазами, искаженными безуміемъ и злобой…
Поднявшись на ноги, Арбузовъ, точно въ туманѣ, видѣлъ Ребера, который на всѣ стороны кивалъ головой публикѣ. Зрители, вскочивъ съ мѣстъ, кричали какъ изступленные, двигались, махали платками, но все это казалось Арбузову давно знакомымъ сномъ, — сномъ нелѣпымъ, фантастическимъ и въ то же время мелкимъ и скучнымъ, по сравненію съ тоской, разрывавшей его