нымъ запахомъ новыхъ лайковыхъ перчатокъ и пудры. Эти запахи, всегда немного волновавшіе и возбуждавшіе Арбузова въ вечера передъ борьбою, теперь болѣзненно и непріятно скользнули по его нервамъ.
За кулисами, около того прохода, изъ котораго выходятъ на арену артисты, висѣло за проволочной сѣткой освѣщенное газовымъ рожкомъ, рукописное расписаніе вечера съ печатными заголовками: «Arbeit. Pferd. Klown». Арбузовъ заглянулъ въ него съ неясной и наивной надеждой не найти своего имени. Но во II-мъ отдѣленіи, противъ знакомаго ему слова — Kampf, — стояли написанныя крупнымъ, катящимся внизъ почеркомъ полуграмотнаго человѣка двѣ фамиліи: Arbusow u. Roeber.
На аренѣ кричали картавыми деревянными голосами и хохотали идіотскимъ смѣхомъ клоуны. Антоніо Батисто и его жена, Генріетта, дожидались въ проходѣ окончанія номера. На обоихъ были одинаковые костюмы изъ нѣжно-«фіолетоваго, расшитаго золотыми блестками трико, отливавшаго на сгибахъ противъ свѣта шелковымъ глянцемъ, и бѣлыя атласныя туфли.
Юбки на Генріеттѣ не было, вмѣсто нея вокругъ пояса висѣла длинная и частая золотая бахрома, сверкавшая при каждомъ ея движеніи. Атласная рубашечка фіолетоваго цвѣта, надѣтая прямо поверхъ тѣла, безъ корсета, была свободна и совсѣмъ не стѣсняла движеній гибкаго торса. Поверхъ трико на Генріеттѣ былъ наброшенъ длинный бѣлый арабскій бурнусъ, мягко оттѣнявшій ея хорошенькую, черноволосую, смуглую головку.
— Et bien, monsieur Arbusoff? — сказала Генріетта, ласково улыбаясь и протягивая изъ-подъ бурнуса обнаженную, тонкую, но сильную и красивую руку. — Какъ вамъ нравятся наши новые костюмы? Это идея моего Антоніо. Вы придете на манежъ смотрѣть нашъ номеръ?