пропущенное случайно и не случайно, но это мнѣ не удалось. Переведенные мною вновь не такъ большіе отрывки изъ первой „пѣсни“ стоили мнѣ значительнаго труда. Я былъ ими недоволенъ. Ничего похожаго на вдохновенную, кипучую работу въ Тамбовѣ — какихъ нибудь шесть-семь лѣтъ назадъ. Я думалъ уже, что такъ видно и останется мой переводъ Тадеуша не цѣлымъ; думалъ, что моей стихотворной дѣятельности пришелъ конецъ — надо приниматься за прозу.
Вдругъ кое-какiя обстоятельства перенесли меня въ Баденъ подъ Вѣной. Это было лѣтомъ 1872 года. Отсутствие знакомыхъ; чужой элементъ кругомъ; языкъ, котораго въ большинствѣ случаевъ я не понималъ вовсе — сдѣлали для меня изъ Бадена другой Тамбовъ, только болѣе веселый, съ европейскими развлеченіями. Мицкевичъ опять случился со мною. Я раскрылъ Тадеуша. Стихи полились какъ никогда. Я уходилъ обыкновенно послѣ утренняго чаю въ Антонсъ-паркъ, забирался въ одну изъ пещеръ повыше, гдѣ почти никто не гулялъ — и тутъ, на клочкѣ бумаги, карандашемъ, переносилъ польскіе звуки на русскую почву. Видъ оттуда былъ довольно хорошій: равнины и горы, съ разбросанными тамъ и сямъ городками и деревнями. Временами гремѣла вдали желѣзная дорога. Кругомъ меня, и выше, и ниже, возвышались разныя деревья: дубы, сосны, каштаны; чирикали мелкія пташки, порхали бабочки; было тихо, очень
пропущенное случайно и не случайно, но это мне не удалось. Переведённые мною вновь не так большие отрывки из первой „песни“ стоили мне значительного труда. Я был ими недоволен. Ничего похожего на вдохновенную, кипучую работу в Тамбове — каких-нибудь шесть-семь лет назад. Я думал уже, что так видно и останется мой перевод Тадеуша не целым; думал, что моей стихотворной деятельности пришёл конец — надо приниматься за прозу.
Вдруг кое-какие обстоятельства перенесли меня в Баден под Веной. Это было летом 1872 года. Отсутствие знакомых; чужой элемент кругом; язык, которого в большинстве случаев я не понимал вовсе — сделали для меня из Бадена другой Тамбов, только более весёлый, с европейскими развлечениями. Мицкевич опять случился со мною. Я раскрыл Тадеуша. Стихи полились как никогда. Я уходил обыкновенно после утреннего чаю в Антонс-парк, забирался в одну из пещер повыше, где почти никто не гулял — и тут, на клочке бумаги, карандашом, переносил польские звуки на русскую почву. Вид оттуда был довольно хороший: равнины и горы, с разбросанными там и сям городками и деревнями. Временами гремела вдали железная дорога. Кругом меня, и выше, и ниже, возвышались разные деревья: дубы, сосны, каштаны; чирикали мелкие пташки, порхали бабочки; было тихо, очень
