Председатель. — Вы не отрицаете, что инициатором запрещения к печати всех этих вопросов было министерство внутренних дел?
Плеве. — Я не могу этого удостоверить. Иной раз, может быть, были беседы генерала Хабалова с Протопоповым, а иной раз и, я наверное могу сказать, что был ряд случаев (я так не припомню конкретно), когда генерал Хабалов мог получить непосредственно высочайшие указания. Таким образом, его нисколько не связывало то, что Протопопов мог сказать.
Председатель. — Вы не помните, что министерство внутренних дел настаивало перед командующим войсками о непомещении известного рода сведений по этому вопросу и что это вызвало вмешательство генерала Рузского?
Плеве. — Да, была переписка. Помнится мне, что этот вопрос возник еще весной 1916 года. Перелистывая дело, я нашел переписку между министром внутренних дел, председателем совета министров тогдашним, Штюрмером, и генерал-адъютантом Алексеевым, при чем военные власти просили, чтобы все просьбы министра внутренних дел обращались в письменной форме, а министерство внутренних дел считало, что в некоторых случаях письменная форма будет затруднять его; и, кажется, по высочайшему повелению были допущены словесные просьбы министра внутренних дел.
Председатель. — Значит, когда этот вопрос возник, то Протопопов поспешил объявить высочайшее повеление, что и устные предложения министра внутренних дел должны исполняться?
Плеве. — Я только не помню, при Протопопове это было высочайшее повеление, или до него. Помню, что был спор, и высочайшее повеление, кем-то испрошенное, решило допустимость и словесных просьб. Кажется, весной или зимой 1916 года он возник. Это из дел видно.
Председатель. — По какому поводу вами была запрещена следующая выписка из газеты «Русская Воля»: «Решительно ни о чем писать нельзя. Предварительная цензура безобразничает чудовищно. Положение плачевнее, нежели 30 лет назад. Мне недавно зачеркнули анекдот, коим я начал свою карьеру фельетониста. Марают даже басни Крылова. А куда еще дальше итти? Извиняюсь, читатель, что с седой головой приходится прибегать к подобным средствам общения с вами. Но что поделаешь! Узник в тюрьме пишет где и чем может, не заботясь об орфографии. Протопопов заковал нашу печать в колодки, и более усердного холопа реакция еще не создавала. Страшно и подумать, куда он ведет страну! Его власть — безумная провокация, рев революционного урагана!». Так вот, каким образом возможно было запрещение такого места обосновать требованием закона о военной цензуре? Почему указание на безумную политику Протопо-
