Ольденбург. — Простите, вы были не А. Н. Хвостов, а министр внутренних дел. Я думаю, что вносить в государственные дела личные отношения совершенно невозможно.
Хвостов. — Тем не менее, личные отношения всегда действуют, и тут мы вошли в некоторое соглашение с ним. Я был рад, если человек не хочет и не нужно, — слава тебе, господи. Вот чем я руководствовался, и ещё тем, чтобы поменьше ему досталось, чтобы он не мог исполнить всего плана выборной кампании, который был мною разработан. Я не знаю, упоминал ли Александр Алексеевич[1] о том разговоре, который у меня с ним был, когда он меня спросил об этом. Я только с ним говорил, потому что мы — родственники. Третьему или пятому министру внутренних дел я не счел себя обязанным передавать, раз мой преемник вошел соглашение. Я прямо сказал, что сожалею, что это уничтожил, но я был в это время так раздражен, что готов был бы пойти в обратные партии и там вести выборы против правительства, а не за правительство. Он сказал, что это — измена и что он надеется, что изменником я не буду. Вот какой был; у нас разговор. Настолько у нас были отношения скверные, что даже такое замечание меня не удержало, и я к члену Думы Маклакову прямо пришел и предложил дать сведения, какие только есть для борьбы со Штюрмером, не касаясь лично вверенных мне дел.
Председатель. — Когда вы имели разговор с Александром Алексеевичем[1]?
Хвостов. — Незадолго перед его уходом, когда он спросил об этих документах.
Председатель, — То-есть значительно позже того, когда вы со Штюрмером сожгли эти документы?
Хвостов. -— Да, это было позже.
Председатель. — Вы говорите, что сожгли в пику Штюрмеру, но вы жгли их вместе со Штюрмером?
Хвостов. — Да, вместе; я пользовался тем, что он согласился. Я не стал убеждать его, что это может пригодиться. Если наш разговор с А. А. был об измене, это указывает на степень моего душевного настроения. Спросите Маклакова, обращался ли я с предложением по делу Милюкова, с которым я был враждебен. Я даже готов был по делу Милюкова дать разъяснения, чтобы его удовлетворить, настолько я был подавлен всем совершившимся; я решил, что то, что я делаю в пользу правительства, я должен искупить тем, чтобы дать сведения Милюкову относительно Штюрмера.
Иванов. — Вы изволили сказать, что вы сожгли документы из боязни, чтобы Штюрмер не шантажировал этих лиц, чтобы не наложил на них мервую петлю и просто для того, чтобы он не мог воспользоваться этими расписками, заставить их выполнить эти обязательства, если бы он желал продолжать. Почему вы их
