сдѣланной имъ характеристики Шубина, какъ невѣжественнаго, тупого человѣка и къ тому же престарѣлаго, больного, почти умирающаго — можно было ожидать, что о. настоятель рѣшительно выскажется за немедленное освобожденіе изъ тюрьмы этого несчастнаго 90-лѣтняго старика, стоящаго одной ногой въ могилѣ и ужъ ни въ какомъ случаѣ не могущаго, конечно, быть опаснымъ для православной церкви и религіи.
О крестьянинѣ Антонѣ Дмитріевѣ, просидѣвшемъ въ тюрьмѣ 37 лѣтъ, о. архимандритъ пишетъ: „Отроду имѣетъ 81 годъ. Заключенъ навсегда. Выпускается изъ келіи для прогулки въ коридорѣ, а лѣтомъ на дворѣ арестантскомъ. Неграмотенъ и книги слушаетъ только при чтеніи другими, въ церковь Божію не ходитъ. Понятій скрытныхъ, разсудкомъ здоровъ. Увѣщанія дѣлаются, но имъ не принимаются, и безнадеженъ къ раскаянію; ведетъ себя смирно. По его ереси (скопческой), опасной другимъ, долженъ оставаться въ заключеніи“.
Въ такомъ приблизительно родѣ дѣлаются характеристики и заключенія относительно большей части арестантовъ, содержащихся въ монастырской тюрьмѣ. Только для очень немногихъ изъ нихъ о. архимандритъ находитъ возможнымъ допустить нѣкоторыя облегченія. Такъ, напримѣръ, относительно губернскаго секретаря Іосифа Дыбовскаго, католика, сосланнаго въ монастырь „за дерзость и богохульство“, архимандритъ пишетъ: „Понятія хорошаго, но прельщенъ своимъ лжемудрованіемъ, кажется, отъ болѣзненнаго состоянія, которому въ Соловецкой обители не пособить. Увѣщанія дѣлаются съ напоминаніемъ его латинской религіи, но не дѣйствуютъ на него;
