маги и чернилъ ему не давать; и ежели онъ, колодникъ, сидя въ тюрьмѣ, станетъ кричать и сказывать за собою наше государево слово и дѣло, и такихъ приносимыхъ отъ него словъ не слушать“.
Или же, напримѣръ, въ такомъ родѣ: „И состоять ему, колоднику, въ крѣпкой тюрьмѣ, подъ смотрѣніемъ того монастыря архимандрита, а караульнымъ унтеръ-офицеру и солдатамъ имѣть крѣпкое и неусыпное надъ нимъ, колодникомъ, смотрѣніе и осторожность, чтобъ при немъ пера, чернилъ и бумаги отнюдь не было, и чтобъ онъ ни съ кѣмъ и ни о чемъ ни въ какіе разговоры не вступалъ и ничего бы непристойнаго не разглашалъ и не говорилъ, чего ради къ нему не токмо изъ постороннихъ никого, но и изъ монастырской братіи и служителей ни въ келью, ниже во время слушанія литургіи и прочаго церковнаго пѣнія, ни для чего не допускать и разговаривать запрещать“[1].
Особенное вниманіе при этомъ обращалось на то, чтобы колодники „ни съ кѣмъ и никогда о вѣрѣ никакихъ разговоровъ къ бо́льшему вымышленной своей прелести и противныхъ благочестію дерзостей размноженію имѣть не могли, но пребывали бы въ покаяніи и питаемы были хлѣбомъ слезнымъ“.
Изъ всѣхъ этихъ наставленій, между прочимъ, нельзя не видѣть, какія тяжелыя обязанности возлагались въ то время на архимандритовъ и монастырскую братію относительно надзора за лицами, обвиненными или же только заподозрѣнными въ преступленіяхъ противъ вѣры и церкви и за это попавшихъ въ разрядъ колодниковъ и арестантовъ.
- ↑ „Архангельскія Губ. Вѣдомости“, 1875 г., № 24.
