Затѣмъ — отчетъ епархіальнаго начальства ни одного слова не говоритъ о томъ: по чьей иниціативѣ возбуждено было дѣло о Федосѣевѣ? Было ли произведено о дѣйствіяхъ его разслѣдованіе? И если было, то кѣмъ именно: мѣстнымъ священникомъ, миссіонеромъ, членомъ духовной консисторіи или же представителемъ административной или судебной власти? Привлекался ли Федосѣевъ за свои дѣйствія къ судебной отвѣтственности, или же дѣло ограничилось однимъ рѣшеніемъ духовныхъ властей?
Далѣе, мы не знаемъ: была ли предоставлена Федосѣеву возможность оправдаться отъ возведенныхъ на него обвиненій? И, наконецъ, прежде чѣмъ приговорить Федосѣева къ одному изъ самыхъ тяжелыхъ наказаній и обречь его на заточеніе въ монастырской тюрьмѣ, были ли испробованы надъ нимъ тѣ мѣры и средства воздѣйствія, которыя въ подобныхъ случаяхъ обязательны для духовныхъ властей?
На всѣ эти вопросы въ отчетѣ епархіальнаго начальства мы не находимъ никакихъ указаній, никакихъ разъясненій.
При такомъ положеніи дѣла нельзя не выразить глубокаго сожалѣнія, во-первыхъ, о томъ, что самарскія духовныя власти нашли возможнымъ возбудить ходатайство о заточеніи Федосѣева въ Суздальскую крѣпость рѣшительно безъ всякихъ сколько-нибудь серьезныхъ основаній для этого, а, во-вторыхъ, и еще болѣе о томъ, что подобное ходатайство встрѣтило сочувствіе въ высшихъ духовныхъ сферахъ и получило удовлетвореніе.
Какъ бы то ни было, но въ результатѣ предъ нами фактъ поистинѣ поразительный, почти невѣроятный: человѣкъ, въ дѣйствіяхъ котораго не было
