выхъ категорій и окрестили Солоново распредѣленіе политическихъ правъ по градаціямъ имущественнаго ценза именемъ тимократіи.
Ни у Аристотеля, ни у Плутарха этого слова нѣтъ; новые историки заимствовали его у Платона, хотя здѣсь произошелъ курьезъ, кажется, никѣмъ до сихъ поръ не отмѣченный. У Платона τιμοκρατία, или τιμαρχία, вовсе не обозначеніе формы правленія, а ироническое прозвище испортившейся аристократіи, члены которой лѣзутъ къ должностямъ изъ чванства; «тимократическій молодчикъ», наслушавшись отъ матери жалобъ на то, что его отецъ сплоховалъ въ чинахъ, горитъ желаніемъ поправитъ семейный позоръ и т. п.[1]. Платоновское насмѣшливое словечко получило, такимъ образомъ, у историковъ очень почетное мѣсто въ качествѣ имени для мудраго компромисса, устроеннаго великимъ законодателемъ.
Оба древніе автора, разсказывающіе подробно о Солонѣ, настаиваютъ на томъ, что онъ положилъ основы будущей демократіи. Аристотель выдѣляетъ слѣдующіе три демократическіе момента (δημοτικτατα) въ законодательствѣ Солона: 1) запрещеніе рабства за долги, 2) предоставленіе права жаловаться въ судъ лицамъ, постороннимъ потерпѣвшему, т.‑е. свободу обвиненія взамѣнъ прежняго права родственной мести, и 3) апелляцію къ народу. «Послѣднее, какъ говорятъ, болѣе всего повело къ усиленію массы, потому что, ставши верховнымъ судьей (κύριος τῆς ψήφου), народъ дѣлается неограниченнымъ властелиномъ въ государствѣ (κύριος τῆς πολιτείας)»[2]. «Вещь, незначительная въ началѣ, говоритъ о томъ же самомъ Плутархъ, впослѣдствіи пріобрѣла огромную важность»[3].
Какъ ни прославляютъ древніе авторы, а за ними новоевропейскіе историки дѣло Солона, однако всѣ они должны признать, что борьба классовъ нс была прекращена реформаторомъ. Приходится разсказывать, что послѣ мудрой и благожелательной диктатуры поднялись новыя смуты. Тутъ Аристотель вводитъ разсказъ Геродота о трехъ партіяхъ, педіеевъ, параліевъ и діакріевъ, и ихъ вождяхъ, Ликургѣ, Мегаклѣ Алкмеонидѣ и Писистратѣ. Но совершенно неожиданно къ именамъ и названіямъ Геродота у Аристотеля подставлены новыя объясненія: педіеи оказываются партіей олигархической, параліи — умѣренной, діакріи — радикально-демократической, состоящей изъ крестьянства и всякаго рода людей разоренныхъ, сбитыхъ со своего положенія. Достигнувъ власти при помощи бѣдноты, Писистратъ не забываетъ потомъ своихъ союзниковъ: по словамъ Аристотеля, тираннъ доставлялъ крестьянамъ дешевый кредитъ и назначалъ судей по деревнямъ. Аристотель объясняетъ даже мотивы послѣдней мѣры; у Писистрата былъ двойной расчетъ: освободить крестьянъ отъ лишнихъ тратъ на проѣзды въ городъ, а, съ другой стороны, не давать имъ скопляться въ центрѣ и, слѣдов., удерживать разрозненный народъ въ повиновеніи[4].
Выходитъ, что тираннъ, укрѣпляя свою личную и династическую власть, довершилъ великій соціальный переворотъ. До Солона было общее задолжаніе и разореніе крестьянъ, и всѣ земли перешли въ руки немногихъ. Солонъ сдѣлалъ первый шагъ къ облегченію бѣдныхъ, уничтоживъ долги и запретивъ долговую кабалу. Писистратъ открылъ прямую поддержку мелкимъ землевладѣльцамъ; при немъ наступаетъ для крестьянства настоящее царство Крона (т.‑е. золотой вѣкъ).
Анализъ соціальной картины Аристотеля и Плутарха. Къ сожалѣнію, надо сказать, что во всей интересной композиціи, переданной обоими писателями, нѣтъ почти ни одной достоверной черты; и — что хуже — изъ множества необоснованныхъ фантастическихъ деталей составляется картина, которая въ цѣломъ неправдоподобна и фальшива.
Что касается соціально-хозяйственной характеристики Аттики въ разсказахъ о Солонѣ и Писистратѣ, надо прежде всего имѣть въ виду, что свѣдѣнія о распредѣленіи земли, о положеніи сельскихъ рабочихъ или мелкихъ арендаторовъ, о программахъ партій и т. д. не опираются ни на лѣтописи, ни на хозяйственные документы, ни на воспоминанія современниковъ. Единственный свидѣтель, къ которому обращаются Аристотель и Плутархъ, — элегіи Солона. Но заявленія, находящіяся въ нихъ, больше рисуютъ личность и настроеніе автора. Правда, въ нихъ упоминается объ освобожденіи земли и о снятіи съ нея, по распоряженію Солона, какихъ-то столбовъ или плитъ, δροι. Новѣйшіе историки находятъ, что это могли быть знаки запрета, положеннаго на землю несостоятельныхъ должниковъ. Но такое объясненіе плохо ладится съ соціальной картиной, нарисованной Аристотелемъ. Вѣдь онъ говорилъ о бѣдственномъ положеніи половниковъ или мелкихъ арендаторовъ, которые были не въ состояніи уплачивать спои доли владѣльцамъ и потому становились кабальными. Если бы столбы, упоминаемые въ элегіяхъ, были закладными знаками, то они не могли стоять на участкахъ, занятыхъ половниками. Кому и зачѣмъ сталъ бы закладывать шестидольникъ свой участокъ? Какой былъ смыслъ крупному владѣльцу допускать запретъ на участки, съ которыхъ онъ не получалъ нужной доли? Можно, конечно, допустить, что столбы стояли на землѣ задолжавшихъ мелкихъ владѣльцевъ; но и это объясненіе не сходится съ общей концепціей Аристотеля: вѣдь у него вовсе нѣтъ крестьянъ-владѣльцевъ, есть только обладатели латифундій.
Очень трудно сказать, что такое δροι, и въ какомъ смыслѣ ихъ снятіе освободило «землю, находившуюся въ рабствѣ». Можетъ быть, дѣло идетъ о заповѣдной, храмовой землѣ, съ которой снимаютъ табуальные
