ствѣ предписаній, составляетъ законъ». — «А что онъ предписываетъ: добро или зло?» — «Ну конечно, добро, какъ же иначе?» — «А если при олигархическомъ строѣ постановятъ что-нибудь немногіе власть имущіе, что это будетъ?» — «Все, что предпишетъ верховная власть въ общинѣ, зовется закономъ». — «Такъ что и предписанія тиранна составляютъ законъ?» — «И предписанія тиранна въ качествѣ верховной власти составляютъ законъ». — «Ну, а что же такое насиліе и беззаконіе? Не дать ли намъ такое опредѣленіе: если сильнѣйшій заставляетъ слабѣйшаго, противъ убѣжденія, дѣлать то, что ему, сильному, угодно?» — «Вѣрно», говоритъ Периклъ, не замѣчая поставленнной западни. — «Значитъ, приказы тиранна, принуждающаго къ чему-нибудь гражданъ противъ ихъ убѣжденія, составляютъ произволъ и беззаконіе?» — «Конечно, — говоритъ Периклъ, — и я долженъ взять назадъ свое опредѣленіе, что приказы тиранна тоже суть законы». Периклъ уже попался; его опредѣленіе не выдержало первой діалектической перестрѣлки. Но на этомъ не кончается издѣвательство. Алкивіадъ спрашиваетъ далѣе: «Значитъ и то, что олигархія постановитъ противъ убѣжденія народа, — вовсе не законъ, а беззаконіе, произволъ?» — «Да, разумѣется». «Но и то, что народъ въ демократическомъ государствѣ, гдѣ за нимъ сила, постановитъ противъ убѣжденія богатыхъ, скорѣе произволъ, чѣмъ законъ?» Теперь автору фантастическаго разговора, остается дать Периклу послѣдній ударь изъ милости, и онъ такъ заканчиваетъ діалогъ. «Конечно, ты правъ, — говоритъ совершенно сбитый и пристыженный великій демагогъ своему молодому собесѣднику, — и мы тоже, когда были въ твоемъ возрастѣ, мастерски вели подобные споры; мы все разсуждали и добивались толку въ томъ самомъ, что и тебя теперь занимаетъ». — «Желалъ бы я видѣть тебя, когда ты былъ непобѣдимый мастеръ на такія вещи», говоритъ Алкивіадъ съ иронической усмѣшкой.
Посрамленіе Перикла придумано сократовцами съ очень опредѣленной цѣлью: вожди народа всегда утверждали, что демократія — правовое государство; а вотъ самъ прославленный величайшій дѣятель Аѳинъ долженъ признать, что демократія — такое же господство силы, какъ и всякая другая власть, нисколько не лучше тиранніи. Въ тѣхъ же кругахъ ходили еще болѣе рѣзкія сужденія о демократіи. Вотъ, напр., объясненія, которыя, по словамъ Ѳукидида, будто бы далъ спартанскому правительству Алкивіадъ, бѣжавшій въ 415 году отъ смертной казни, присужденной ему аѳинской демократіей. Алкивіадъ аттестуетъ себя давнишнимъ другомъ Спарты; вмѣстѣ съ другими аѳинскими своими единомышленниками онъ былъ вынужденъ скрывать свои убѣжденія и подчиняться демократіи; но вѣдь правленіе народа — общепризнанная безсмыслица (όμολογουμένη ἅνοια11). Видимо Алкивіадъ произноситъ словечко, установившееся прочно въ той средѣ, гдѣ онъ вращался, а онъ быль однимъ изъ самыхъ ревностныхъ учениковъ Сократа; очень правдоподобно, что выраженіе и придумано главнымъ духовнымъ направителемь оппозиціоннаго движенія.
Можно ли найти въ школѣ Сократа, помимо критики и отрицанія демократіи, извѣстныя положительныя политическія воззрѣнія? Оба ученика, нарисовавшіе образа, Сократа, Платонъ и Ксенофонтъ, развиваютъ, каждый на свой ладъ, одну очень опредѣленную мысль учителя, сущность которой можетъ быть выражена слѣдующимъ образомъ. Политика вовсе не дѣло толпы; политическое пониманіе не дается всѣмъ и каждому. Что же касается до искусства управленія, то оно составляетъ удѣлъ лишь очень немногихъ. Платонъ напираетъ на вдохновеніе свыше, на природныя дарованія, необходимыя для правителей; Ксенофонтъ, болѣе прозаическій, — на спеціальную техническую выучку; одинъ говорить, что править могутъ только философы, геніальные умы, благородная каста высокоинтеллигентныхъ людей, другой —, что политика — дѣло методической подготовки, техническаго совершенствованія, а потому править должны военные, инженеры, дипломаты, администраторы, прошедшіе спеціальную школу. Вѣроятію, въ ученіи Сократа были оба оттѣнка, и каждый изъ учениковъ обратилъ вниманіе только на то, что было ему самому сродни. Но общая мысль остается совершенно ясной: народное правленіе должно быть замѣнено формой олигархической, а правительство должно составиться изъ наиболѣе даровитыхъ, наилучше подготовленныхъ и обученныхъ людей страны, изъ цвѣта ея интеллигенціи. Роль Сократа въ образованіи аѳинской оппозиціи — лишь очень обща и, если можно такъ выразиться, вполнѣ отвлеченна. Онъ далъ теоретическія основы новаго политическаго міровоззрѣнія и научилъ своихъ слушателей діалектическому фехтованію, вооружилъ ихъ технически для борьбы съ демократіей. Составлять политическія программы вовсе не было его дѣломъ; еще дальше отклонялся онъ отъ какой-либо дѣятельности въ клубахъ; и, наконецъ, безусловно враждебно относился Сократъ ко всякимъ попыткамъ ниспроверженія существуюющаго демократическаго строя. Можно вполнѣ повѣрить его апологетамъ, что на практикѣ, и въ личной жизни онъ былъ вѣрнымъ традиціямъ, консервативнымъ гражданиномъ Аѳинъ: ни въ 411 году, ни въ 404 онъ не выступаетъ ни въ какомъ смыслѣ союзникомъ олигарховъ. Но если считать, что софистическая діалектика и критика дала оружіе противъ демократіи, то Сократъ, въ качествѣ геніальнаго аѳинскаго софиста, болѣе всего посодѣйствовалъ этой разрушительной работѣ.
Организація реакціонныхъ клубовъ. Въ смыслѣ практической подготовки антидемократическаго движенія всего больше, повидимому, сдѣ-
