силезскомъ нарѣчіи, что она не намѣрена поощрять безумнаго поступка, не желая отвѣчать передъ Богомъ за смерть невиннаго ребенка, такъ какъ она увѣрена, что я рожу черезъ нѣсколько часовъ. Въ отчаяніи отъ ея отказа, я съ волненіемъ разсказала ей, что хочу пойти въ сосѣднюю улицу навѣстить мужа, который должно быть боленъ или ранѣнъ, потому что не пріѣхалъ прямо домой, и что въ случаѣ ея отказа я пойду одна, причемъ прибавила, что придется идти пѣшкомъ.
— Господи, — воскликнула она, — это еще хуже!
— Ничего не подѣлаешь, — отвѣтила я, — окна спальни моей свекрови выходятъ во дворъ и она услышала бы шумъ, если бы я велѣла заложить сани, испугалась бы до смерти и кромѣ того не выпустила бы меня.
Наконецъ акушерка сжалилась надо мной и я вышла, поддерживаемая ею и старикомъ-лакеемъ, всегда читавшимъ вслухъ моей свекрови молитвы. Не успѣла я сойти двѣ или три ступеньки, какъ боли возобновились; тогда акушерка хотѣла заставить меня снова подняться въ свою комнату, но я вытянула ноги и, наваливаясь на нее всей тяжестью своего тѣла, старалась спуститься внизъ. Наконецъ мы съ остановками сошли съ лѣстницы и вышли на улицу; по дорогѣ къ дому нашей тетки схватки возобновлялись пять разъ.
Не понимаю, какъ я могла подняться по лѣстницѣ ея дома; очевидно, Господу богу было угодно, чтобы я вынесла эту муку.
Войдя въ комнату, гдѣ находился мой мужъ, и увидѣвъ его смертельную блѣдность, я упала въ обморокъ; меня безъ сознанія вынесли изъ дома, уложили на сани, на которыя положили матрацъ, привезли къ нашему дому и безшумно вынесли меня изъ саней, чтобы моя свекровь ничего не слыхала. Акушерка, мой добрый старикъ и трое лакеевъ снесли меня въ спальню, гдѣ я пришла въ сознаніе вслѣдствіе жестокихъ схватокъ. Я послала за свекровью, которая приказала себя разбудить въ случаѣ надобности.
