— 79 —
Новая мысль заставила его остановиться: а какъ кто-нибудь придетъ? Ему такъ хотѣлось остаться одному, совершенно одному, чтобы не видѣть рѣшительно никого, а тутъ какъ разъ кто-нибудь прилѣзетъ изъ знакомыхъ или приказчики... Изъ любопыства придутъ, чтобы посмотрѣть на него, какъ смотрятъ на звѣрей, а онъ о чаѣ да объ умываньи заботится. Иванъ Семенычъ чутко сталъ прислушиваться къ каждому шороху, какъ слушаетъ насторожившаяся птица.
Мысль о полной свободѣ явилась слишкомъ неожиданной, и онъ никакъ не могъ съ ней освоиться. Заключеніе въ острогѣ, часовые, судебный приставъ, свидѣтели, прокуроръ—все это сразу отстало, какъ шелуха. А носдѣдняя картина на судѣ, когда его оправдали...
— Иванъ Семенычъ, проздравляю!..—выкрикивали какіе-то голоса.
Чьи-то руки тянулись къ нему, кто-то обнималъ его, а Павильоновъ шелъ за нимъ своей развалистой походкой, какъ ходятъ половые въ трактирахъ, и потихоньку подталкивалъ въ сиину. Общее впечатлѣніе было такое легкое и радостное, въ родѣ того, какое, вѣроятно, испытываетъ рыба, когда ее выпутываютъ изъ сѣти и бросаютъ снова въ воду. Только нѣсколько сумрачныхъ взглядовъ портили картину общей радости: это была женина родня, ожидавшая каторги.
— Этакихъ подлецовъ надо бы вѣсить...—проговорилъ въ толпѣ невидимый голосъ.
Одинъ изъ присяжныхъ повѣренныхъ, прѣсутствовавший на судѣ въ качествѣ любителя, взялъ Павѣльонова за пуговѣцу фрака и торошливо говорилъ:
— Поздравляю... да, поздравляю. Вырвать изъ рукъ прокурора живого человѣка—это иаша святая обязанность. Конечно, фактъ налицо, возмутительный факта, но если, съ другой стороны, кромѣ каторги, ничего нѣтъ... Народная совѣсть лучшій и безошибочный судья въ такихъ случаяхъ.
На подъѣздѣ Иванъ Семенычъ остановился, точно удивляясь, что можеть свободпо итти на всѣ четыре стороны. Онъ опять широко вздохнулъ и перекрестился. Павильоновъ подхватилъ-было его подъ руку, чтобы увести куда-то, но Иванъ Семенычъ рѣшительно освободился отъ него и проговорѣлъ всего одно слово:
— Домой...
Онъ и пошелъ домой. Вотъ тутъ блѣзко. Всего завернуть за собора—и дома. Яркое солице слѣпило глаза; пыль висѣла въ воздухѣ. А Иванъ Семенычъ шелъ по знакомымъ улицамъ, желая поскорѣе уйти отъ всего, что осталось тамъ, гдѣ его оправдали. Встрѣчные останавливались и съ любопытствомъ оглядывали его съ ногъ до головы, точно выходца съ того свѣта. Это бѣсило Ивана Семеныча: что имъ еще нужно? Кажется, достаточно было времени смотрѣть на него тамъ, на скамьѣ подсудимыхъ. Попалось нѣсколько знакомыхъ, которые иоздоровались съ нимъ, перебросились двумя-тремя фразами и долго провожали глазами вслѣдъ. Нѣтъ, домой, домой... Городъ маленькій, и на каждомъ шагу знакомые...
Вотъ модный магазинъ съ нарисованной на вывѣскѣ синей дамой въ красной шляпѣ, вотъ колоніальпая торговля Кълинина, а вотъ двухъэтажный каменный домъ, знакомая калитка... Что-то, такъ и кольнуло Ивана Семеныча въ самое сердце, когда онъ поровнялся со своимъ собственнымъ домомъ. Неужелѣ онъ совсѣмъ оправданъ, а не убѣжалъ изъ острога? Инстинктивный ужасъ только теперь охватилъ его, какъ человѣка, избавившагося отъ смертельной опасности. Тамъ, гдѣ-то далеко-далеко, почти на краю свѣта, мѣрно ходятъ часовые, по6рякнвъя ружейнымѣ прикладами, а въ рѣшетчатыя окна
