имени Мельхиседекѣ, промышлявшемъ въ Александріи ростовщичествомъ; Саладинъ сообразилъ, что этотъ человѣкъ можетъ ссудить его, но, такъ какъ онъ очень скупъ, то едва ли добровольно дастъ денегъ, а принуждать силою ему не хотѣлось. Раздумывая, подъ давленіемъ притиснувшей его нужды, какъ бы обдѣлать это дѣло, Саладинъ придумалъ, наконецъ, употребить принужденіе въ такомъ видѣ, чтобы оно казалось исходящимъ изъ нѣкотораго резоннаго основанія. Онъ позвалъ къ себѣ еврея, хорошо принялъ его, посадилъ рядомъ съ собою и сказалъ ему:
— Мнѣ случалось отъ многихъ слышать, что ты человѣкъ очень мудрый и глубоко проникъ въ познаніе вопросовъ вѣры. Мнѣ желательно бы слышать твое мнѣніе, какая изъ трехъ религій наилучшая: еврейская, христіанская или сарацинская?
Еврей дѣйствительно былъ человѣкомъ мудрымъ. Онъ тотчасъ сообразилъ, что Саладинъ хочетъ поймать его на словѣ, конечно, не безъ задней мысли; онъ понялъ, что похвалить одну изъ этихъ трехъ вѣръ, въ ущербъ другимъ, было бы большою неосторожностью, изъ которой будетъ трудно вывернуться, и потому, углубившись въ вопросъ, онъ скоро придумалъ, что ему слѣдовало сказать.
— Властитель мой, — заговорилъ онъ, — вы задали мнѣ прекраснѣйшій вопросъ, но для того, чтобы наилучше высказать вамъ мое мнѣніе, я долженъ разсказать притчу, которую прошу васъ выслушать. Мнѣ часто доводилось слыхать объ одномъ, нѣкогда богатомъ и знатномъ человѣкѣ, который имѣлъ въ своей сокровищницѣ, среди множества другихъ драгоцѣнностей, особенной, рѣдчайшей красы перстень. Ради необычайнаго великолѣпія этого перстня онъ захотѣлъ дать ему особое отличіе и порѣшилъ навѣки-вѣчныя заповѣдать его своимъ потомкамъ, завѣщавъ, чтобы тотъ изъ его сыновей, у котораго окажется этотъ перстень, остался единственнымъ его наслѣдникомъ всего его достоянія и почитался бы всѣми другими за старшаго въ ихъ родѣ. А тотъ, кому достанется перстень, долженъ былъ, въ свою очередь, также завѣщать его своимъ потомкамъ. Такъ этотъ перстень и началъ переходить изъ рода въ родъ и прошелъ черезъ много рукъ. Вотъ и попалъ онъ, наконецъ, къ человѣку, у котораго было трое сыновей, прекрасныхъ и добродѣтельныхъ, преданныхъ и послушныхъ своему отцу. Всѣхъ трехъ отецъ любилъ одинаково. Трое же юношей знали о перстнѣ и всѣ трое страстно желали овладѣть имъ. Каждый всѣми мѣрами старался склонить отца, человѣка уже престарѣлаго, на свою сторону, чтобы завладѣть драгоцѣннымъ перстнемъ. Достойный человѣкъ любилъ ихъ одинаково, самъ колебался, кому изъ нихъ отдать преимущество, кому передать перстень, обѣщанный каждому изъ нихъ, и придумалъ, наконецъ, утѣшить ихъ всѣхъ троихъ. Онъ заказалъ опытному мастеру два точно такихъ же перстня, и тотъ сдѣлалъ ихъ до такой степени искусно, что самъ заказчикъ лишь съ трудомъ различалъ, который изъ нихъ настоящій. Передъ смертью онъ тайно роздалъ эти перстня каждому изъ трехъ сыновей. Послѣ смерти отца каждый изъ нихъ заявлялъ права на наслѣдство, и каждый оспаривалъ ихъ у другого, предъявляя въ доказательство своихъ правъ свой перстень. А такъ какъ всѣ три перстня были вполнѣ одинаковы, то рѣшить, который изъ нихъ подлинный, не было никакой возможности; такъ и осталось нерѣшеннымъ, кто изъ троихъ настоящій наслѣдникъ. То же самое, государь, я скажу вамъ и о трехъ вѣроученіяхъ, данныхъ Богомъ тремъ народамъ, о которыхъ вы предложили вопросъ. У каждаго свое
