обошелъ кругомъ, да и въ избу. Старикъ сѣдой молотомъ полновѣснымъ передъ жерломъ огненнымъ на наковальнѣ булатной куетъ булавы стальныя, запускаетъ ихъ въ набалдашники золотые, а готовые на палати за печь кидаетъ. Это былъ вѣщунъ-чародѣй, служившій на Ивана, по повелѣнію сожительницы его Катерины, службы Царскія, но они другъ друга не знавали въ глаза. Старикъ принялъ радушно пришельца усталаго; лягъ, говоритъ, да отдохни, а старуха моя, коли похлебать чего хочешь, сваритъ тебѣ щецъ — за вскусъ не берусь, а горяченько да мокренько будетъ! Словомъ, напоилъ, накормилъ и спать положилъ, а съ разсвѣтомъ выпроводилъ, да услышалъ, на бѣду, игру чудесную гуслей самогудовъ, и сталъ онъ ихъ у Ивана просить выпрашивать. Не захотѣлъ отдать ему Иванъ сокровища своего завѣтнаго, плодовъ поисковъ, трудовъ и похожденій неимовѣрныхъ — а тотъ
обошел кругом, да и в избу. Старик седой молотом полновесным перед жерлом огненным на наковальне булатной кует булавы стальные, запускает их в набалдашники золотые, а готовые на полати за печь кидает. Это был вещун-чародей, служивший на Ивана, по повелению сожительницы его Катерины, службы Царские, но они друг друга не знавали в глаза. Старик принял радушно пришельца усталого; ляг, говорит, да отдохни, а старуха моя, коли похлебать чего хочешь, сварит тебе щец — за вкус не берусь, а горяченько да мокренько будет! Словом, напоил, накормил и спать положил, а с рассветом выпроводил, да услышал, на беду, игру чудесную гуслей самогудов, и стал он их у Ивана просить, выпрашивать. Не захотел отдать ему Иван сокровища своего заветного, плодов поисков, трудов и похождений неимоверных — а тот
