то необходимо, чтобы она стала достояніемъ отдѣльнаго лица, н было бы скорѣе противорѣчіемъ возводить въ законъ свободу вещи. Но подъ непринадлежностью вещи и не подразумѣвалась абсолютная непринадлежность ея. Смыслъ этого лишь тотъ, что она должна поступать во владѣніе согласно потребности отдѣльнаго лица, причемъ не для сохраненія, а для непосредственнаго использованія. Но заботиться такимъ образомъ лишь о случайной потребности противорѣчитъ природѣ сознательнаго существа, о которомъ только и идетъ рѣчь. Вѣдь оно должно представлять себѣ свою потребность въ формѣ всеобщности, заботиться о цѣломъ своемъ существованіи и пріобрѣтать себѣ постоянное имущество. Такимъ образомъ, мысль, что вещь должна была случайно доставаться первому встрѣчному согласно его потребности, не согласуется сама съ собой. При общности имуществъ существовала бы забота объ этомъ въ общей постоянной формѣ. Въ этомъ случаѣ каждому или должно было достаться въ мѣру его потребности; тогда это неравенство и сущность сознанія, поставившаго принципомъ равенство отдѣльныхъ лицъ, противорѣчили бы другъ другу. Или же, согласно послѣднему принципу, распредѣленіе произойдетъ равное; тогда доля не будетъ имѣть отношеніе къ потребности, которая одна, однако, является понятіемъ самой доли.
Впрочемъ, если этимъ путемъ несобственность является противорѣчивой, то это происходитъ лишь потому, что она не была оставлена иростой опредѣленностью. То же произойдетъ и съ собственностью, если ее разложить на моменты. Единичная вещь, являющаяся моей собственностью, принимается тѣмъ самымъ з а всеобщее, закрѣпленное, постоянное; а это противорѣчитъ ея природѣ, состоящей въ томъ, чтобы быть использованной и исчезнуть. Въ то же время она считается моею, которую всѣ остальные признаютъ такой и исключаютъ изъ нея себя. Но въ томъ, что я признанъ, заключено скорѣе мое равенство со всѣми, противоположность исключенія. То, чѣмъ я владѣю, есть вещь, то-есть бытіе для другихъ вообще, взятое въ совершенно общемъ и неопредѣленномъ смыслѣ существованія лишь для меня, и то, что я ею владѣю, противорѣчитъ ея всеобщей вещественности. Такъ, собственность противорѣчитъ себѣ со всѣхъ сторонъ столько же, какъ и несобственность. И той и другой присущи оба этихъ противоположныхъ, противорѣчащихъ другъ другу момента-единичности и всеобщности. Но каждая изъ этихъ опредѣленностей, будучи представлена просто какъ собственность или несобственность, безъ дальнѣйшаго развитія, такъ же проста, какъ я другая, то-есть, не противорѣчива. Масштабъ закона, который разумъ имѣетъ въ себѣ самомъ, подходитъ такимъ образомъ равно хорошо ко всему, а потому на дѣлѣ и не является вовсе масштабомъ. Страннымъ было бы, дѣйствительно, если бы тавтологія, сужденіе противорѣчія., признаваемое лишь въ качествѣ формальнаго критерія для познанія теоретической истины, слѣдовательно, нѣчто равнодушное къ истинѣ и лжи, стало бо́льшимъ для познанія истины практической.
Въ обоихъ только-что разсмотрѣнныхъ моментахъ наполненія пустой до сихъ поръ духовной сущности иолаганіе въ нравственную субстанцію непосредственныхъ опредѣленностей, а затѣмъ знаніе о томъ, являются ли онѣ законами, были сняты. Въ силу этого, результатъ, какъ-будто, сводится къ тому, что ни опредѣленные законы, пи знаніе о нихъ невозможны. Однако, субстанція есть сознаніе себя, какъ
то необходимо, чтобы она стала достоянием отдельного лица, н было бы скорее противоречием возводить в закон свободу вещи. Но под непринадлежностью вещи и не подразумевалась абсолютная непринадлежность её. Смысл этого лишь тот, что она должна поступать во владение согласно потребности отдельного лица, причем не для сохранения, а для непосредственного использования. Но заботиться таким образом лишь о случайной потребности противоречит природе сознательного существа, о котором только и идет речь. Ведь оно должно представлять себе свою потребность в форме всеобщности, заботиться о целом своем существовании и приобретать себе постоянное имущество. Таким образом, мысль, что вещь должна была случайно доставаться первому встречному согласно его потребности, не согласуется сама с собой. При общности имуществ существовала бы забота об этом в общей постоянной форме. В этом случае каждому или должно было достаться в меру его потребности; тогда это неравенство и сущность сознания, поставившего принципом равенство отдельных лиц, противоречили бы друг другу. Или же, согласно последнему принципу, распределение произойдет равное; тогда доля не будет иметь отношение к потребности, которая одна, однако, является понятием самой доли.
Впрочем, если этим путем несобственность является противоречивой, то это происходит лишь потому, что она не была оставлена иростой определенностью. То же произойдет и с собственностью, если ее разложить на моменты. Единичная вещь, являющаяся моей собственностью, принимается тем самым з а всеобщее, закрепленное, постоянное; а это противоречит её природе, состоящей в том, чтобы быть использованной и исчезнуть. В то же время она считается моею, которую все остальные признают такой и исключают из неё себя. Но в том, что я признан, заключено скорее мое равенство со всеми, противоположность исключения. То, чем я владею, есть вещь, то есть бытие для других вообще, взятое в совершенно общем и неопределенном смысле существования лишь для меня, и то, что я ею владею, противоречит её всеобщей вещественности. Так, собственность противоречит себе со всех сторон столько же, как и несобственность. И той и другой присущи оба этих противоположных, противоречащих друг другу момента-единичности и всеобщности. Но каждая из этих определенностей, будучи представлена просто как собственность или несобственность, без дальнейшего развития, так же проста, как я другая, то есть, не противоречива. Масштаб закона, который разум имеет в себе самом, подходит таким образом равно хорошо ко всему, а потому на деле и не является вовсе масштабом. Странным было бы, действительно, если бы тавтология, суждение противоречия., признаваемое лишь в качестве формального критерия для познания теоретической истины, следовательно, нечто равнодушное к истине и лжи, стало бо́льшим для познания истины практической.
В обоих только что рассмотренных моментах наполнения пустой до сих пор духовной сущности иолагание в нравственную субстанцию непосредственных определенностей, а затем знание о том, являются ли они законами, были сняты. В силу этого, результат, как будто, сводится к тому, что ни определенные законы, пи знание о них невозможны. Однако, субстанция есть сознание себя, как
