так как каждая ошибка есть неосторожность, за которую отвечает тот, кто ее совершает[1].
Всем народам на ранних ступенях развития свойственно представлять себе право в пластических и отступающих от обычных форм образах, предназначенных к возможно точной передаче каждого облекаемого в них содержания права. При отсутствии письменности и исключительно устной передаче права из поколения в поколение, эти о̀бразы сохраняются в памяти лучше, чем абстрактные нормы, и в этом обстоятельстве можно видеть также один из мотивов древнего формализма. Но не всякий формализм пластичен, и этого качества недостает как раз формализму нового права, который, требуя, напр., письменной формы для известных договоров, совсем не стремится выразить в этой форме существо и содержание облекаемых в нее договоров. Эта форма остается неизменной для разнородных договоров, и если мы возьмем, напр., вексель и, особенно, переводный вексель, это типичное создание нового формализма, то увидим, что он скорее скрывает в своей форме заложенное в нее содержание права, чем приводит это последнее к его внешнему выражению. Из формы переводного векселя, т. е. самого вексельного документа, не видно, чтобы трассант обязывался платежом ремитенту и индоссаторам, и для понимания формы здесь необходимо знание содержания вексельного права. Форма векселя не объясняет ничего, она противоположна пластике, и тот, кто доверился бы ей, не зная содержания вексельного права, был бы введен в жестокое заблуждение: подписывая тратту, он видел бы в этом действии только уполномочение другого лица к платежу, но никак не обязывание самого себя к этому платежу.
В противоположность формализму, который отрешается от прикрываемого им юридического отношения для возможно лучшего обеспечения гражданского оборота, и представляется самостоятельным созданием утонченной юридической техники, древний формализм хочет выразить в чувственных о̀бразах содержание каждого юридического отношения. Вместо свободно избираемых слов, он требует произнесения заранее установленных формул; вместо мало заметных и не бросающихся в глаза действий, он настаивает на торжественных и легко запоминаемых актах. Вот почему символы и торжественные формулы, поражающие своим обилием как в древнем Риме, так и в средневековой Европе, делаются главными пружинами древнего права.
Символ есть чувственное выражение идеи или понятия. Поэтому символическим действием можно называть такое, которое представляет нам в чувственной форме то, что не поддается чувственному восприятию. Ветка
- ↑ Heusler, ук. соч., I, стр. 60—64. Brissaud, ук. соч., II, стр. 1363. Ihering, das Schuldmoment im römischen Privatrecht.
