— Что же безпокойный адмиралъ?
— Взъерепенится... Ужъ вы лучше всю эту «антимонію» исключите!.. А то адмиралъ разнесетъ васъ вдребезги... небо съ овчинку покажется.
Это неожиданное предложеніе исключить тѣ мѣста, въ которыхъ вылилась душа автора и которыя, казалось ему, были самыми лучшими и значительными во всемъ трудѣ, показалось Ашанину невозможнымъ, возмутительнымъ посягательствомъ, и онъ энергично возсталъ противъ предложенія Лопатина. Ужъ если на то пошло, онъ не прочь исключить многое, но только ни одной строчки изъ того, что Василій Васильевичъ назвалъ «антимоніей».
— Ни единой! Понимаете ли ни единой! вызывающе воскликнулъ Ашанинъ. И наконецъ вѣдь онъ не обязанъ писать то именно, что нравится адмиралу. Обязанъ онъ или нѣтъ?
— Ну, положимъ, не обязаны...
— Такъ пусть сажаетъ на салингъ, если онъ, въ самомъ дѣлѣ, такой баши-бузукъ, какимъ вы его представляете. Пусть! порывисто говорилъ Ашанинъ, охотно готовый не только высидѣть на салингѣ, но даже претерпѣть и болѣе серіозное наказаніе за свое сочувствіе къ анамитамъ. — Но только вы ошибаетесь... адмиралъ не пошлетъ на салингъ...
— Очень буду радъ за васъ... Ну-ка валяйте еще, а то скоро обѣдать! съ печальною миной сказалъ Лопатинъ.
Но Ашанинъ уже больше не «валялъ» и, закрывъ тетрадь, спряталъ ее въ шифоньерку, проговоривъ:
— И дальше не особенно интересно...
Видимо обрадованный исчезновеніемъ тетради, Лопатинъ предложилъ Володѣ послѣ обѣда съѣхать на берегъ и покататься верхомъ и поспѣшилъ удрать изъ каюты.
Мнѣніе мичмана нѣсколько смутило молодого человѣка, и онъ нѣсколько минутъ сидѣлъ въ раздумьи надъ своею
