I.
Было матовое, безсолнечное утро конца августа. Вѣтеръ, еще вчера гнавшій свинцовыя гряды мокрыхъ облаковъ, казалось, задѣвавшихъ на своемъ бѣгу верхушки деревьевъ, утихъ, и теперь въ саду царствовала абсолютная тишина.
Забѣлинъ меланхолично сошелъ по вымокшимъ ступенямъ на садовую дорожку, толкнулъ тростью тяжелый, мокрый мячъ, подвернувшійся подъ ноги, и направился къ обрыву.
Моря не было. Внизу плавала блѣдно-сиреневая пелена густого тумана, который повисъ, какъ сырая простыня, на сѣрыхъ засохшихъ лапахъ „перекати-поля“. Шурша и извиваясь налету, мелькнула стайка желтыхъ чижиковъ и — пропала…
Когда Забѣлинъ подходилъ къ спуску, навстрѣчу ему, смѣшно хлюпая по лужамъ, черезъ крокетную площадку перебѣжала Вѣрочка и, остановившись въ нерѣшительности передъ нимъ, запустила тонкую, прозрачную ручонку въ большой карманъ чистенькаго передничка.
— Здравствуй, Вѣрочка, — пробасилъ Забѣлинъ, протягивая дѣвочкѣ большую, мягкую, выхоленную руку.
— Здрасте, Николай Ванычъ, — кокетливо, краснѣя и стараясь подражать манерами матери, отвѣчала Вѣрочка, съ удовольствіемъ чувствуя свою худенькую иззябшую руку въ его уютной теплой ладони.
— Ну что, когда мама переѣзжать въ городъ думаетъ? — погладивъ бритую щеку, спросилъ Забѣлинъ.
Вѣрочка прищурилась, задумчиво подняла кверху головку и неопредѣленно промямлила:
— Какъ вамъ сказать?.. можетъ завтра… вещи уже укладывали… вѣрно, когда папа за нами пріѣдетъ.
— А когда папа пріѣдетъ?
— Папа… какъ вамъ сказать?.. можетъ завтра… навѣрно черезъ недѣлю. — И, помолчавъ, прибавила: — У меня къ вамъ есть просьба, Николай Ванычъ. Скажите, вы не видали Лосева?
— Лосева… видалъ. А на что онъ тебѣ?
Вѣрочка кокетливо улыбнулась и засунула руку въ карманъ.
— Мнѣ нужно передать Лосеву письмо… отъ мамы.
— Ага, письмо, — стараясь говорить равнодушно, повторилъ Забѣлинъ: — такъ Лосевъ сейчасъ на морѣ.
Вѣрочка странно взглянула на собесѣдника и, умоляюще понизивъ голосъ, спросила:
— Николай Ванычъ, пожалуйста, только никому не говорите: я сейчасъ пойду на берегъ, поищу Лосева, а то мама не позволяетъ уходить одной изъ сада. Не говорите ей, что я была на морѣ. Не скажете?
— Да зачѣмъ тебѣ идти на берегъ? Давай сюда письмо, я сейчасъ иду внизъ, если увижу Лосева, передамъ ему.
— Вотъ спасибо, Николай Ванычъ, только не смотрите, что въ письмѣ написано — это секретъ. — И Вѣрочка вытащила помятый конвертъ.
— Я чужихъ писемъ не читаю. А ты почему знаешь, что секретъ?
— Почему?.. Мама говорила, что секретъ. Такъ вы передайте, а я побѣгу, меня и такъ ждутъ. — И, немного подумавъ, добавила: — Мы нашли дохлаго воробья, такъ его сейчасъ отпѣвать будутъ..! А послѣ похоронъ мы устроимъ поминальный обѣдъ…
Забѣлинъ криво усмѣхнулся и спряталъ письмо въ боковой карманъ, а Вѣрочка покрутилась на мѣстѣ и, хлюпая по лужамъ, отправилась хоронить воробья.
II.
Забѣлинъ любилъ главнымъ образомъ самого себя и имѣлъ известные виды на Марью Семеновну, мать Вѣрочки, а потому терпѣть не могъ Лосева, молодого инженера, съ либеральными взглядами и наглыми бѣлокурыми усиками.
„Письмо Лосеву отъ Марьи Семеновны, — внутренно фыркая и возмущаясь, думалъ Забѣлинъ, стоя на мѣстѣ. — Это занимательно. И, главное, какое письмо? Се-крет-ное — и даже… надушенное“.
Забѣлинъ вытащилъ надушенное письмо и понюхалъ:
„Надушенное. Гмъ, итакъ… конвертъ надушенъ… Это наводитъ на печальная размышленія. Надушенный конвертъ… очень, очень хорошо и, даже можно сказать, восхитительно. Однако хотѣлъ бы я знать, что пишетъ она этому вертлявому инженеру? Вѣроятно шуры-муры, а впрочемъ… чортъ его знаетъ…“
Разсуждая подобнымъ образомъ, Забѣлинъ забрел въ такой тупикъ, изъ котораго оставался одинъ выходъ: вскрыть письмо.
Однако письма онъ все же не вскрылъ, но не потому, что считалъ это подлостью, а просто потому, что рѣшилъ послать злополучный конвертъ нераспечатаннымъ мужу Марьи Семеновны, который въ настоящее время жилъ въ городѣ.
Забѣлинъ взялъ клочокъ оберточной бумаги и нацарапалъ нарочно-безграмотное письмо, въ которомъ указывалъ мужу Марьи Семеновны на его крайнюю недальновидноссть, на то, что вмѣстѣ съ бюрократической плѣшью у него вырастаютъ рога и т. д. и т. д. А подписался так: „Неизвѣстный доброжелатель“.
Все вмѣстѣ уложилъ въ большой конвертъ и вечеромъ лично снесъ на станцію.
Возвращаясь въ десять часовъ и проходя мимо дачной бесѣдки, Забѣлинъ услышалъ голоса. Прислушался и сразу же узналъ, что разговаривающихъ было двое: Марья Семеновна и инженеръ Лосевъ.
Несмотря на то, что къ ночи стало довольно холодно и сыро, Забѣлинъ терпѣливо простоялъ возлѣ бесѣдки полчаса и наслушался такихъ вещей, что, придя домой, ему захотѣлось выкупаться въ холодной воде, а потомъ вызвать Лосева на дуэль. Однако ни того ни другого онъ не сдѣлалъ, а вмѣсто этого долго и пристально смотрѣлъ на себя въ зеркало. Безпристрастное зеркало отразило длинное, бритое лицо, маленькіе, желчные глаза и бурыя брови, почти сходившіяся надъ длиннымъ, тонкимъ носомъ. Но Забѣлину почему-то казалось что онъ похожъ на деиона.
„Удивительное созданіе женщина, — думалъ онъ, припоминая слышанное въ бесѣдкѣ. — Вотъ ужъ воистину сердце ея неразгаданная тайна. И кто бы могъ подумать? Обратить вниманіе на какого-то несчастнаго инженера, мало того, цѣловаться съ этимъ вертлявымъ фатомъ въ десять часовъ вечера, въ бесѣдкѣ, предварительно высмѣявъ собственнаго мужа и называя „нѣкоторыхъ знакомыхъ“ самовлюбленными обезьянами… (въ послѣднемъ случаѣ Забѣлинъ имѣлъ въ виду себя). Да вѣдь это — прямо-таки поруганье семейныхъ основъ, безнравственность!..“ — Разсуждая подобнымъ образомъ, Забѣлинъ почему-то забылъ, какъ еще вчера онъ ходилъ занимать у Лосева двадцать пять рублей и, получивъ ихъ, называлъ инженера своимъ лучшимъ другомъ, долго трясъ ему руку, такъ что у обоихъ манжеты отбивали дробь. А потомъ на занятыя деньги прислалъ Марьѣ Семеновне букетъ розъ съ запиской…
Забѣлинъ брюзжалъ и ревновалъ до двѣнадцати часовъ, но, вспомнивъ про заказной пакетъ съ предательскимъ конвертомъ и препроводительной запиской, немного успокоился и рѣшилъ, что въ сущности пора спать.
Въ единственное окно дуло. Черная августовская ночь глядѣла въ щели жалюзи и, казалось, ехидно подмигивала. Шелъ дождь и его непрерывная, нудная дробь отбивала: „Какъ все пошло, пошло, пошло… какъ все пошло… пошло… пошло…“
Забѣлинъ завернулся въ одѣяло, прикрылъ ноги лѣтнимъ пальто и дунулъ на свѣчу. Пламя зыбко заколебалось, вытянулось, а вмѣстѣ съ нимъ на бѣлой стѣнкѣ вытянулась до гигантскихъ размѣровъ тѣнь отъ стула, съ повѣшеннымъ на спину пиджакомъ. Потомъ эта тѣнь метнулась внизъ и наступилъ мракъ.
Осенній дождикъ назойливо подпѣвалъ „Какъ все пошло… пошло… пошло… какъ все пошло… пошло… пошло…“
Забѣлинъ уснулъ.
III.
На слѣдующій день жизнь на дачѣ текла своимъ порядкомъ. Утромъ нѣсколько продавцовъ-разносчиковъ сиротливо покричали передъ каждымъ домикомъ. Въ полдень дворникъ съ пьяныхъ глазъ билъ жену, а та выла на весь дворъ и обѣщала утопиться. Опять покропилъ дождикъ.
