Въ этомъ не могло быть ни малѣйшаго сомнѣнія.
— А смышленый, должно быть, боровокъ! — словно бы для себя проговорилъ, уходя, Коноплевъ.
И въ ту же минуту въ головѣ его промелькнула какая-то мысль, заставившая его улыбнуться и проговорить вслухъ:
— А важная вышла бы штука… То то ребята бы посмѣялись!..
Мысль эта, повидимому, не долго занимала Коноплева, потому что онъ тотчасъ же безнадежно махнулъ рукой и произнесъ:
— Съѣдятъ… Имъ только бы брюхо тѣшить!
Какъ бы то ни было, какія бы мысли ни пробѣгали въ головѣ Коноплева насчетъ будущей судьбы боровка и насчетъ людей, способныхъ только тѣшить брюхо, но дѣло только въ томъ, что не прошло и недѣли, какъ бѣлый боровокъ былъ удостоенъ кличкою „Васьки“, сдѣлался фаворитомъ Коноплева, и при приближеніи своего пѣстуна поднималъ вверхъ мордочку и пробовалъ, хотя и не всегда удачно, стать на заднія лапы, ожидая подачки. Но Коноплевъ былъ справедливъ и не особенно отличалъ своего любимца, не желая обижать остальныхъ, хотя тѣ и не обнаруживали той смышлености, какую показывалъ „Васька“. Давалъ онъ имъ пищу всѣмъ одинаковую и обильную, обнаруживая свое тайное предпочтеніе „Васькѣ“ только тѣмъ, что чаще ласкалъ его, иногда выводилъ изъ загородки и позволялъ побѣгать по палубѣ и поглазѣть на окружающее, хотя „Васька“ и замѣчалъ только то, что у него было подъ носомъ.
