счетъ остротами и шутками.
— И сердитый же у насъ, братцы, пассажиръ. Около его теперь и не пройти. Забодаетъ!
— Ходу ему не дадутъ. Перваго зарѣжутъ! Не бунтуй на военномъ суднѣ.
— Видно, въ первой разъ въ море идетъ, оттого и бунтуетъ.
— Чуетъ, поди, что къ намъ въ щи попадетъ, сердится.
— Въ морѣ усмирится.
— Не бойсь, его самъ боцманъ не усмиритъ, потому линькомъ его не выучишь. Не матросъ!
Это замѣчаніе вызываетъ въ толпѣ смѣхъ. Не безъ удовольствія улыбается и боцманъ, довольный столь лестнымъ о немъ мнѣніемъ.
— И какъ только Коноплевъ будетъ ходить за этимъ чертомъ! Страшное это, братцы, дѣло связаться съ такимъ пассажиромъ… Будетъ Коноплеву съ имъ хлопотъ! — участливо замѣтилъ кто-то.
И многіе пожалѣли Коноплева. Какъ бы ему не досталось отъ сердитаго быка.
— Не бойсь, не достанется, братцы… Я умирю его! — проговорилъ вдругъ своимъ спокойнымъ и привѣтнымъ голосомъ Коноплевъ, пробираясь черезъ толпу съ другой стороны бака.
Тамъ онъ только что навѣстилъ другихъ двухъ быковъ, привязанныхъ отдѣльно отъ безпокойнаго. Они тоже мычали, видимо, еще не освоившись съ новымъ положеніемъ, но въ ихъ мычаніи слышались покорные грустные звуки, похожіе на жалобу.
Коноплевъ гладилъ ихъ морды, чесалъ имъ
