шій двухъ усталыхъ женщинъ, которыя только что собирались молоть свой маисъ.
— А я скажу ему, что ты не пускаешь женщинъ молоть, черномазая скотина! Смотрѣлъ бы лучше за собой!
Томъ проголодался послѣ цѣлаго дня пути и отъ усталости еле держался на ногахъ.
— Вотъ тебѣ, бери! — сказалъ Квимбо, бросая ему толстый мѣшокъ съ зернами маиса, — береги его, ты цѣлую недѣлю ничего больше не получишь
Тому пришлось долго ждать своей очереди молоть; дождавшись ее, наконецъ, онъ сначала смололъ зерна двумъ женщинамъ, тронувшись ихъ истомленнымъ видомъ, подложилъ сучьевъ въ угасавшій костеръ, на которомъ уже многіе спекли свои лепешки, и только послѣ этого сталъ готовить свой собственный ужинъ. Это дѣло милосердія, ничтожное само по себѣ, было здѣсь совершенною новостью, но оно вызвало отвѣтное чувство въ сердцахъ женщинъ, и на ихъ загрубѣлыхъ лицахъ мелькнуло выраженіе женственной доброты. Онѣ замѣсили его лепешку и приглядывали за ней, пока она пеклась. Томъ сѣлъ и вынулъ свою Библію, чтобы почитать ее при свѣтѣ огня: онъ чувствовалъ, что нуждается въ утѣшеніи.
— Что это такое? — спросила одна изъ женщинъ.
— Библія, — отвѣчалъ Томъ.
— Господи Боже, я и не видала этой книги съ тѣхъ поръ, какъ меня увезли изъ Кентукки.
— А ты выросла въ Кентукки? — съ участіемъ спросилъ Томъ.
— Да, тамъ, и въ хорошей семьѣ; никогда не думала, что попаду на такую жизнь! — вздохнула женщина.
— Да что же это такая за книга? — спросила другая женщина.
— Я вѣдь говорю тебѣ: Библія.
— Да что же это за штука такая?
— Что ты? Да неужели ты никогда не слыхала этого слова, — отвѣчала другая женщина. — Въ Кентукки миссисъ иногда читала намъ Библію. Ну, а здѣсь, конечно, кромѣ побоевъ да ругани ничего не услышишь.
— Прочти-ка, что нибудь громко! — попросила первая женщина, съ любопытствомъ посматривая на Тома, который углубился въ чтеніе.
Томъ прочелъ: „Пріидите ко Мнѣ всѣ труждающіеся и обремененные, и Я успокою васъ.“
ший двух усталых женщин, которые только что собирались молоть свой маис.
— А я скажу ему, что ты не пускаешь женщин молоть, черномазая скотина! Смотрел бы лучше за собой!
Том проголодался после целого дня пути и от усталости еле держался на ногах.
— Вот тебе, бери! — сказал Квимбо, бросая ему толстый мешок с зернами маиса, — береги его, ты целую неделю ничего больше не получишь
Тому пришлось долго ждать своей очереди молоть; дождавшись ее, наконец, он сначала смолол зерна двум женщинам, тронувшись их истомленным видом, подложил сучьев в угасавший костер, на котором уже многие спекли свои лепешки, и только после этого стал готовить свой собственный ужин. Это дело милосердия, ничтожное само по себе, было здесь совершенною новостью, но оно вызвало ответное чувство в сердцах женщин, и на их загрубелых лицах мелькнуло выражение женственной доброты. Они замесили его лепешку и приглядывали за ней, пока она пеклась. Том сел и вынул свою Библию, чтобы почитать ее при свете огня: он чувствовал, что нуждается в утешении.
— Что это такое? — спросила одна из женщин.
— Библия, — отвечал Том.
— Господи Боже, я и не видала этой книги с тех пор, как меня увезли из Кентукки.
— А ты выросла в Кентукки? — с участием спросил Том.
— Да, там, и в хорошей семье; никогда не думала, что попаду на такую жизнь! — вздохнула женщина.
— Да что же это такая за книга? — спросила другая женщина.
— Я ведь говорю тебе: Библия.
— Да что же это за штука такая?
— Что ты? Да неужели ты никогда не слыхала этого слова, — отвечала другая женщина. — В Кентукки миссис иногда читала нам Библию. Ну, а здесь, конечно, кроме побоев да ругани ничего не услышишь.
— Прочти-ка, что-нибудь громко! — попросила первая женщина, с любопытством посматривая на Тома, который углубился в чтение.
Том прочел: „Придите ко Мне, все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас.“
