моя опора: мысль о тебѣ подкрѣпляетъ мое мужество, и я ни за что не хочу потерять тебя!
Бедный Смайкъ плакалъ и цѣловалъ руки Николая; слезы ихъ смѣшались, и друзьямъ сдѣлалось какъ-то весело.
На другой день утро было пасмурное, холодное. Сѣрыя облака носились въ воздухѣ, и только кое-гдѣ проглядывало синее небо,—проглядывало,—и опять пряталось. Городъ еще спалъ; улицы были пусты; изрѣдка, вдали, за туманомъ, раздавался глухой стукъ извощичьей кареты, запоздавшей съ веселыми сѣдоками и теперь возвращавшейся потихоньку домой. Иногда слышались робкіе шаги и восклицанія бѣднаго, прозябшаго трубочиста, который ползкомъ пробирался по ближней кровлѣ; иногда тишина нарушалась мѣрной поступью часоваго, который расхаживалъ взадъ и впередъ, считая всякую минуту, приближавшую къ нему время смѣны; тамъ былъ слышанъ грохотъ тяжелаго вагона, катившагося съ припасами на рынокъ, здѣсь—продолжительный звонъ колокольчика у дверей охотниковъ до крѣпкаго сна. Но все эти разнообразные звуки только временно колебали утренній воздухъ, какъ-будто прилетали съ утреннимъ вѣтеркомъ; а между-тѣмъ туманъ становился гуще и гуще, атмосфера больше и больше наполнялась какою-то холодною влажностью, и люди, свободные отъ трудовъ, выглянувъ изъ окошка, спѣшили опять въ свои теплыя постели, чтобъ проспать, если можно, до тѣхъ поръ, пока разгуляется.
Но Николай, несмотря на суровость времени, давно вышелъ изъ дому, пробѣжалъ весь городъ, и остановился подъ окнами жилища своей матери. Оно было печально и бѣдно по наружности; но въ этихъ голыхъ стѣнахъ обитало все что было дорого сердцу Николая; въ нихъ билось другое сердце, которое, такъ же
