заговоръ, онъ произноситъ его заклинающимъ напѣвнымъ голосомъ, онъ произноситъ его при особыхъ обстоятельствахъ, при особой обстановкѣ, все это вмѣстѣ возникаетъ какъ волшебная поэма, какъ зримый и внятный занимательный стихъ. Вотъ „Заговоръ Охотника”.
Засвѣтло всталъ я,
Лицо умывалъ я,
И къ двери иду изъ дверей,
Изъ воротъ я иду въ ворота,
Въ чисто поле, къ дремучему лѣсу, гдѣ между вѣтвей
Днемъ темнота.
А изъ лѣсу дремучаго, темнаго,
Изъ лѣсу огромнаго,
Двадцать бѣгутъ ко мнѣ дьяволовъ, сатанаиловъ, лѣсныхъ,
И двадцать иныхъ,
Пѣшіе, конные, черные, бѣлые,
Низкіе,
Близкіе,
Страшные видомъ, а сами несмѣлые,
Сатанаилы и дьяволы, стали они предо мной,
На опушкѣ лѣсной,
Сатанаилы, и лѣшіе, дьяволы странные,
Низкіе, близкіе, темные,
Плоско-огромные,
И вы, безымянные,
Видомъ иные,
заговор, он произносит его заклинающим напевным голосом, он произносит его при особых обстоятельствах, при особой обстановке, всё это вместе возникает как волшебная поэма, как зримый и внятный занимательный стих. Вот «Заговор Охотника».
Засветло встал я,
Лицо умывал я,
И к двери иду из дверей,
Из ворот я иду в ворота,
В чисто поле, к дремучему лесу, где между ветвей
Днем темнота.
А из лесу дремучего, темного,
Из лесу огромного,
Двадцать бегут ко мне дьяволов, сатанаилов, лесных,
И двадцать иных,
Пешие, конные, черные, белые,
Низкие,
Близкие,
Страшные видом, а сами несмелые,
Сатанаилы и дьяволы, стали они предо мной,
На опушке лесной,
Сатанаилы, и лешие, дьяволы странные,
Низкие, близкие, темные,
Плоско-огромные,
И вы, безымянные,
Видом иные,
