Но только одно вѣрно: тайна любви больше, чѣмъ тайна смерти, потому что сердце захочетъ жить и умереть ради любви, но не захочетъ жить безъ любви.
Любовь иногда приводитъ къ безумію. Иногда? Быть можетъ всегда? О, конечно всегда, но только порою это безуміе тонетъ въ краскахъ и словахъ, схваченныхъ лиризмомъ, или въ поступкахъ поразительной красоты, или въ цвѣтахъ, вспоенныхъ кровью,—тонетъ, вспыхнувъ, и больше нѣтъ любви, потому что вотъ, больше уже нѣтъ безумія,—а порою безумье кончается буднями, то свѣтлыми, то темными буднями, жизнью, реальностью, самой нереальной, хоть она и повседневна. Когда безумье кончается буднями, нельзя больше говорить о любви, какъ нельзя говорить о свѣжести здоровья, видя передъ собой излѣчившагося калѣку, котораго бросило что-то подъ колесо, но который исправилъ свои изломы.
Любовь, сказка мужской мечты и женской, не смѣшивается съ жизнью. Она возникаетъ въ ней, какъ сновидѣнье, и уходитъ изъ нея, какъ сновидѣнье, иногда оставляя по себѣ поразительныя воспоминанія, иногда не оставляя даже никакого слѣда,—только ранивъ душу сознаньемъ, что было что-то, чего больше нѣтъ, чего не будетъ, чего не вспомнишь, не вызовешь опять никакими усильями.
Любовь возноситъ, или бросаетъ въ яму. Любовь даетъ намъ быть въ Аду или въ Раю, но никогда не останавливается на среднемъ царствѣ, находящемся между двумя этими полюсами. Въ любви нѣтъ тепла, въ ней есть только жгучесть или холодъ. То, что толпа называетъ теплыми словами, есть мерзость передъ Богомъ. Пламя или мертвый ледъ. Между ними нѣтъ третьяго, а эти два могутъ быть вмѣстѣ въ одномъ, какъ вмѣстѣ дышутъ въ мірѣ Богъ и Дьяволъ. Среди европейскихъ людей никто такъ этого не понялъ, какъ испанцы. Героини испанскихъ драмъ въ таинственный, въ рѣшительный моментъ возникновенія любви восклицаютъ: „Я вся—огонь и ледъ!“ Это понялъ также и Оскаръ Уайльдъ.
У Любви нѣтъ человѣческаго лица. У нея только есть ликъ Бога и ликъ Дьявола. Въ роскошной панорамѣ, исполненной яркаго безумія, Оскаръ Уайльдъ показалъ намъ ликъ Дьявола въ любви.
Но только одно верно: тайна любви больше, чем тайна смерти, потому что сердце захочет жить и умереть ради любви, но не захочет жить без любви.
Любовь иногда приводит к безумию. Иногда? Быть может всегда? О, конечно всегда, но только порою это безумие тонет в красках и словах, схваченных лиризмом, или в поступках поразительной красоты, или в цветах, вспоенных кровью, — тонет, вспыхнув, и больше нет любви, потому что вот, больше уже нет безумия, — а порою безумье кончается буднями, то светлыми, то темными буднями, жизнью, реальностью, самой нереальной, хоть она и повседневна. Когда безумье кончается буднями, нельзя больше говорить о любви, как нельзя говорить о свежести здоровья, видя перед собой излечившегося калеку, которого бросило что-то под колесо, но который исправил свои изломы.
Любовь, сказка мужской мечты и женской, не смешивается с жизнью. Она возникает в ней, как сновиденье, и уходит из неё, как сновиденье, иногда оставляя по себе поразительные воспоминания, иногда не оставляя даже никакого следа, — только ранив душу сознаньем, что было что-то, чего больше нет, чего не будет, чего не вспомнишь, не вызовешь опять никакими усильями.
Любовь возносит, или бросает в яму. Любовь дает нам быть в Аду или в Раю, но никогда не останавливается на среднем царстве, находящемся между двумя этими полюсами. В любви нет тепла, в ней есть только жгучесть или холод. То, что толпа называет теплыми словами, есть мерзость перед Богом. Пламя или мертвый лед. Между ними нет третьего, а эти два могут быть вместе в одном, как вместе дышат в мире Бог и Дьявол. Среди европейских людей никто так этого не понял, как испанцы. Героини испанских драм в таинственный, в решительный момент возникновения любви восклицают: «Я вся — огонь и лед!» Это понял также и Оскар Уайльд.
У Любви нет человеческого лица. У неё только есть лик Бога и лик Дьявола. В роскошной панораме, исполненной яркого безумия, Оскар Уайльд показал нам лик Дьявола в любви.
