ми, норманнами; война между соседними сеньериями; земля, обрастающая укреплениямизамками; преследуемые евреи и первые мученики из «еретиков-манихеев»; голодовки, доходящие до того, что люди поедали человеческое мясо; почти против воли отраженные в хрониках глухие удары народных восстаний — таково содержание «местных» хроник: Адемара Шабанского, Радульфа Глабра, Гильома Жюмьежского, Ордерика Виталя. Но это реальное содержание часто глубоко скрыто под оболочкой религиозной тенденциозности и искажено в результате то неосведомленности, то вымысла. Германские хроники, со времен героической повести Видукинда о борьбе саксов с каролингскими ополчениями, большей частью сосредоточиваются на жизни и быте саксонских земель. Таков Титмар Мерзебургский, таков Адам Бременский, рассказавший, правда, с чужих слов, много из истории далекого севера. Для всех этих историков, как и для позднейших, остается характерным представление об истории, как о полупоэтическом творчестве, где примешивание к действительности вымысла и легенды вполне возможно и необходимо.
В конце 11 в. в жизни феодальной Европы появились новые моменты: колонизация «внутренняя», с лесными расчистками и основанием деревень и городов, и «внешняя», т. е. паломничества и походы «за море». В это время в И. возникла яркая новая разновидность исторических сочинений: «крестоносная хроника». Описывая подчас изо дня в день необычайные впечатления пути на суше и на морях, столкновения с новыми народами, крестоносная хроника нередко содержала, вопреки религиозно-фанатическому настроению авторов, черты свободных суждений, критической оценки социальной действительности. Таковы знаменитые «Gesta Francorum» итальянского анонима. Несколько иной тон, отразившийся в заглавии, имеют «Gesta dei per Francos», т. e. «Подвиги божии, совершенные через франков» Гиберта Новигенского. В И. 11—14 вв. этот род сочинений заполнил основное русло, дав (особенно для 1 — го Крестового похода) сотни произведений в тысячах списков в прозе и в стихах (изд. в «Recueil des historiens des Croisades», 13 тт.), завершившись для 1 — го похода уже довольно поздней широкой хроникой Гильома, епископа Тирского. Далее хроника становится все более деловой, описывая, в духе интереса к восточному миру и «примирения» с ним, колонизаторскую и «плантаторскую» деятельность западных баронов, жизнь сирийских колоний. Отметим хронику повествователя 2 — го Крестового похода и историка Гогенштауфенов, Оттона Фрейзингенского, с ее широким «имперским» фоном, множество хроник (французских, английских, германских) 3 — го похода, повесть о 4-м походе (Вилльярдуэна), полную духа жадного авантюризма и картин разграбляемого баронами Константинополя, наконец, историю 7 — го и 8 — го походов, вышедшую из-под пера друга короля Людовика IX — Жана Жуанвиля, который, описывая Крестовые походы, пришел в конце-концов к благоразумному выводу: «я останусь дома, чтобы устраивать собственный народ. Он разоряется, пока мы странствуем».
С 12 в. наступает период сильных городских движений. Они, разумеется, отразились в исторических сочинениях, но опять-таки искаженно и неполно: перо историка все еще держалипреимущественно клирики, городские движения описаны их врагами в разнообразных «деяниях» прелатов. Только в «De vita sua» Гиберта, вопреки его словам: «ненавистное имя коммуны», можно найти яркое, почти правдивое изображение драматической борьбы городов Лана и Амьена. С 13 веком, периодом начавшейся централизации монархии, создается вновь традиция полуофициальных сводов-хроник типа биографии царствующей династии в Англии (в аббатстве Сент-Альбанском) и во Франции (в аббатстве Сен-Дени, «усыпальнице королей»). В 13 веке доминиканская схоластика культивирует еще и всеобъемлющие религиозно-аллегорические «Зерцала истории», как «Speculum historiale» Винцентия из Бове.
Здесь история целиком подчинена богословской догматике и наполнена самыми неправдоподобными вымыслами. Но в это же время на других исторических сочинениях уже начинают отражаться намечающиеся социальноэкономические сдвиги в средневековой Европе. Уже нередко, подчиняясь светскому духу века и новым традициям университетов, выступают авторы, отчасти отбрасывающие религиозно-поучительные цели, полные интереса к реальной жизни эпохи, к строительству городов, росту торговли, быту буржуазии. Таковы парижские историки Ригор, Гильом Бретонский, веселый итальянский монах Салимбене и еще больше англичанин Матвей Парижский с его оппозиционным настроением в отношении папства и стремлением к исторической реальности. Эти черты выступают еще ярче у историков бурной жизни итальянских городов, как, напр., в 13—14 вв. у Дино Кампаньи, в 14 — у Джованни Виллани, «Геродота итальянского Средневековья». Назвать всех этих историков зрелыми выразителями нового буржуазного мировоззрения было бы неправильно. Они в большинстве принадлежат еще к феодально-дворянской историографии, но в сильной степени затронутой новыми буржуазными веяниями. 14в., век глубоких социальных кризисов, Столетней войны и Черной смерти, век массовых крестьянских восстаний, выдвинул историков, к-рые, чувствуя страдания массы, полны негодующего и сатирического отношения к знатным. Таков во Франции кармелитский приор и крестьянский сын Жан Венет, сочувствующий восставшим «Жакам». Таким образом, под влиянием усложнения самого феодального общества, роста экономических противоречий и углубления классовой борьбы само перо историков становится живее. Даже Жан Фруассар, слава французской «рыцарской» хроники 14—15 веков (он охватил в своей хронике ряд стран: «Chroniques de France, d’Angleterre, d’Espagne, d’Ecosse»), воспевающий «подвиги» разлагающегося рыцарства, уже не мог обойти молчанием все то, что волновало современников: движение лоллардов, восстание Уота Тайлера, борьбу фламандских коммун и итальянских городов, не говоря о движении Этьена Марселя в Париже и Жакерии. Буржуазия, значение Ктрой в роли чиновников монархии в управлении и в дипломатии постепенно возрастает, начинает в 15 в. выдвигать теоретиков дипломатического искусства и авторов соответствующих исторических построений, охватывающих Европу как целое. Таков ряд предшественников Маккиавелли. Одновременно историография все более становилась публицистически заостренной в связи с активным участием
