эгидой абсолютизма стал возникать город нового типа — Г. центральной королевской власти, Г., в к-ром сосредоточивался механизм государственного управления, в к-ром жил двор с его огромной челядью, в к-рый стягивалась аристократия, обслуживаемая многочисленнейшими категориями нахлебников, художников, ростовщиков, ремесленников всякого рода, лавочников и пр., и в котором создавался новый общественный класс в виде широко разветвленной бюрократии. Это были города-паразиты, питавшиеся соками народнохозяйствен, организма и не дававшие ему взамен ничего, кроме налогов и поборов. Зачатки таких городов мы видели в Италии, где они уже частично принимали даже в своей распланировке нек-рый репрезентативный характер.
Решающий пример такого Г. дал, однако, французский абсолютизм, построивши Версаль и разбивши гигантский парк в виде Елисейских Полей. Двор и аристократия не замыкались в своих частных домах, подобно купцам, дрожавшим за свой денежный сундук и охранявшим твердый уклад своей семьи. Они хотели видеть великолепие также вовне, в самом городе или квартале, в котором они жили. Им была нужна улица, площадь, перспектива, которые были бы как бы продолжением их дворцов. Впервые эти элементы городского плана становятся решающими в физиономии Г., и соответственно этому Г. впервые подвергаются распланировке. «Самые красивые улицы суть те, которые наиболее прямы и широки», провозгласил французский архитектор, — и прямые, широкие улицы и площади становятся предметом культа не только французского, но и всего континентального абсолютизма.
Впрочем, во Франции их планируют и строят не только при Бурбонах, но и впоследствии — в эпоху Конвента, при Наполеоне I, Наполеоне III и при современной республике. В Германии маркграф баденский, поклонник Франции, строит в конце 18 века гор. Мангейм по геометрически утрированному франц. образцу, а другой ее поклонник — Фридрих Великий — строит Потсдам и Сансуси по образцу Версаля и, срыв большинство домов на Unter den Linden, расширяет и выравнивает улицы, выстраивает множество высоких казарм будто бы парижского типа и раздает их именитым горожанам на жительство. В конце того же столетия воздвигаются Бранденбургские ворота, разбивается Тиргартен с широкими и прямыми аллеями и множеством статуй, долженствующий стать берлинским дублетом Тюильерийского парка. Петербург строится рус. царями и царицами на тех же принципах перспективы и репрезентативности. Весьма вероятно, что и военно-полицейские соображения о прямых и больших улицах для подавления беспорядков играли нек-рую роль при выборе такой планировки: сомнительно, однако, чтобы они имели решающее значение. Во всяком случае, позднее прямолинейная планировка нередко уступала радиальной и концентрической, как в Карлсруе, а Флоренция и Вена дали в 19 в. пример круговых улиц, строившихся на месте снесенных городских валов и стен. Монархия ипридворная аристократия стремились придавать не только своим дворцам, но и самому наружному виду города или, по крайней мере, отдельным кварталам внешний эффект и таким образ, вносили в строение Г. частичную плановость. Из крупных Г. — резиденций единственно в Англии, где абсолютизм не получил такого длительного и сильного развития, как на континенте, и аристократия не была превращена в придворную челядь, Лондон не потерял своей физиономии торгового Г., хотя отдельные кварталы (вокруг королевского дворца) все же получили печать нек-рой попытки придать им внешнюю репрезентабельность. В наше время Америка при строении своих Г. применяет прямолинейную систему планировки, но без всякой попытки создавать перспективность или другой внешний эффект. Для получения прследнего недостаточно одной геометрии: нужны еще и уличная архитектура и скульптура, искусное ограничение пространств и сочетание линий камня с зеленью. Париж остается до сих пор непревзойденным образцом в этом отношении. Надлежит, однако, отметить, что городское строительство этого рода далеко не захватило всей территории города: кварталы, в которых придворная знать не была заинтересована и в которых жили мелкобуржуазные и рабочие слои населения, оставались в состоянии прежнего средневековья, в состоянии чрезвычайной скученности и хаотичности.
Приобщение торгового капитала к промышленности, намечавшееся еще на исходе ср. вв. в виде эксплоатации сельских кустарей и городских ремесленников на основе ссужения их сырьем и орудиями производства, но принявшее более непосредственные и определенные формы в следующие века, вплоть до второй половины 18 столетия, в виде создания мануфактурного способа производства, — это приобщение не на много изменило тип прежнего ремесленного или рыночного Г., поскольку оно не стало ни повсеместным, ни решающим в общей экономической структуре соответствующих стран.
Даже в Англии, где наплыв искусных ткачей и др. ремесленников из Фландрии и Франции создал базу для широкого развития мануфактурной промышленности в бумажном, шерстяном и шелковом производствах, промышленные Г., как Манчестер, Ноттингем, Лейстер и многочисленные другие, еще в 18в. не отличались сколько-нибудь крупными размерами и уступали в значении торговым центрам, как Ливерпуль или Бристоль, не говоря уже о самом Лондоне. Единственное, но зато существенное изменение, к-рое внесло в них развитие промышленности, состояло в падении роли цехов и в усилении и обострении борьбы между цехами, с одной стороны, и торгово-промышленным капиталом, требовавшим свободы эксплоатации, — с другой, в создании классов трудящегося населения, лишенных сознания старого городск. единства, и в упадке городской культуры вообще.
Оставаясь по внешности тем же социальным аггломератом, Г. потерял свое средневековое лицо и стал простым скоплением людей, лишенных общей базы сотрудничества и общественных интересов. В этом состоянии
