гоголь
ся поместным прообразом Ноздрева. Кочкарев («Женитьба»), Хлестаков («Ревизор») и поручик Пирогов дают нам представление о Ноздреве в чиновничьем и военном мундирах, а Поприщин («Записки сумасшедшего») и Чертков («Портрет») являют нам варианты Ноздрева в разночинном и интеллигентском кругах. — Поместные разновидности Собакевича находятся в «Вечерах» в образе помещика Гадячского повета Григория Григорьевича Сторченки, в «^Миргороде» — в виде Ивана Никифоровича Довгочхуна и в «Мертвых душах» — в виде Плюшкина. В чиновничьей среде Собакевич представлен образом Ивана Павловича Яичницы («Женитьба»).
Не случайно, конечно, что в творчестве Г. отсутствуют попытки изобразить рассудительную практическую натуру в условиях непоместного трудового существования. Из всех душевладельцев Собакевич и его аналоги были наиболее упористыми и стойкими фигурами и менее всех прочих рисковали оказаться изгоями поместной среды. Даже пошатнувшись, этот практический тип спешил занять теплое местечко и с большой ловкостью выкручивался из затруднений.
Более сложных вариаций трех основных характеров Г. дал очень немного, и наиболее сложным и лучшим в художественном отношении безусловно должно признать образ чиновника в отставке Павла Ивановича Чичикова («Мертвые души»). Сложность этого характера заключается не в наличии новых психологических элементов, а только в комбинации в его особе всех тех черт, которые имеются разбросанными в образах Манилова, Ноздрева и Собакевича. Чаще всего в образе Чичикова встречаются черты маниловской группы: кротость и деликатность.
Но эти черты принимают особый характер льстивости и вкрадчивости, благодаря одновременно присущей Чичикову собакевичевской практичности и расчетливости. Он не со всеми одинаково любезен, как Манилов, а только лишь с теми, от кого он ожидает для себя той или иной выгоды. Он прижимист и в сущности груб не хуже Собакевича, а свою чувствительность и деликатность использует лишь в те± случаях, когда необходимо завоевать каких-либо нужных ему людей. И вместе с тем этому плуту и прижимистому приобретателю не чужды и ноздревские черты. Он всегда непрочь кутнуть, пофрантить и похвастать. — Но вся эта многогранность не спасает, однако, и Чичикова от общей всем-поместным героям пустопорожности; в его бесцельном существовании нет решительно никакого творческого смысла. Он так же смешон, как и все гоголевские типы, потому что, при своей неразвитости, так же, как и они, не подозревает своего ничтожества и слишком доволен своей особой.
Мелкопоместная среда, создавая своеобразн. характеры, отличалась и своим, только ей присущим оригинальным языком. В творчестве Гоголя именно этот язык и имеет доминирующее значение. Речь Г. обильно уснащена алогизмами и амплификациями, она комично фамильярна как в обращении его героев друг к другу, так и в обращении автора-рассказчика к читателям, она пестритпровинциализмами — характерными словечками и выражениями и своеобразными сравнениями . Эта речь — повседневная и обыденная речь мелкопоместных обитателей — превращается в творчестве Гоголя в целый ряд стилистических приемов, к-рыми он искусно пользуется, давая вполне почувствовать весь специфический аромат мелкопоместного существования. Алогизмы и амплификации великолепно передают все умственное убожество и бестолковое косноязычие мелкопоместной среды. Невежественность и глупость ее ярко иллюстрируются полным отсутствием логики в ее рассуждениях, высказыванием самых невероятных гипотез и приведением самых нелепых доводов для доказательства своих положений. Если к этому добавить еще и амплифицированный язык, составленный из неоконченных фраз, фраз без подлежащего и сказуемого, нередко совершенно ненужных по смыслу речи, прерываемых при этом совершенно излишними словечками, вроде «того», «оно», «в некотором роде» и проч., то мышление и речь скудоумного и неразвитого существователя представятся вполне отчетливо. Обращение запросто, фамильярность языка выявляют еще одно свойство мелкопоместной среды, а именно — крайнюю, почти родственную близость ее сочленов. Это сродство понятно, если принять во внимание, с одной стороны, грубоватую патриархальность нравов, а с другой стороны — долголетние и весьма короткие отношения. Провинциализмы, представляющие собою нередко грубые, но всегда яркие и оригинальные слова и выражения, характеризуют собою большую изобретательность на этот счет поместной, а еще более чиновничьей среды дореформенной поры. Сравнения гоголевского языка в большинстве случаев взяты также из обихода поместного’ круга. Но приведенными стилистическими приемами не исчерпываются еще богатства гоголевского языка. В нем есть также ряд приемов, взятых уже не из поместного и чиновничьего круга, а из эпической народной поэзии и украинских дум.
В целом ряде произведений Г. встречаешься с языком, богатым лирическими отступлениями, эпитетами и тавтологиями, с речью торжественной, ритмичной, песенной. Этот язык и употребляет Г., гл. обр., в произведениях, изображающих жизнь казачества. Но применяет он его и при изображении поместно-чиновничьего круга; здесь получает он, таким обр., совершенно новый эстетический эффект, от к-рого и зависит, главным обр., то свойство гоголевского творчества, к-рое обозначается как юмор. Этот эффект обусловливается контрастом, несоответствием формы и содержания, торжественностью речи и незначительностью повествуемых событий.
Обращаясь далее к рассмотрению композиции произведений Гоголя, можно и здесь констатировать господствующ, влияние мелкопоместной стихии. Самый тон его повествования, спокойный, неторопливый, медлительный, как бы подчеркивает всю медленность и однообразие поместно-крепостн. жизни. Долголетняя неизменность и монотонность этой жизни позволяют Гоголю, не торопясь, зарисовывать картины и события,
