Естественно, что в таких условиях, новое положение Гёте, еще недавно являвшегося одним из вождей передовой интеллигенции, не могло не тяготить его самого и не казаться компромиссом его друзьям. Они, как, напр., Виланд, а впоследствии и Гердер, были полны возмущения и недоумения; их постоянно коробила та готовность, с какой Г. шел навстречу требованиям, к-рые ему предъявлял его официальный пост, а еще более — образ жизни и личность самого герцога. Гёте — автор «Гёца» и «Вертера», представитель буржуазн. фронды, пошел «в Каноссу»;в результате он постепенно утратил в Веймаре то огромное личное влияние и значение, которые создали ему его произведения, воспринятые современниками как подлинные «благовестия».
В таких условиях, особенно по мере осложнения государственной деятельности Г., неудивительно, что он начинает все больше и больше тяготиться своими обязанностями, в нем все сильнее становится жажда независимости, свободной поэтической деятельности [ср. стихотворения «Певец» (баллада), «Горные вершины»]. Г. мечтает об «уходе» из Веймара, что в данной обстановке знаменовало бы возврапдение к творческим задачам Страсбургско-Вецларского периода. Это настроение приняло своеобразную форму болезненной неприязни ко всему немецкому. Г. мечтает даже написать произведение, к-рое бы немцы ненавидели. Отвращение его идет еще дальше. После нескольких лет увлечения нем. готикой, пейзажем, рыцарством, Г. все яснее и яснее стал чувствовать и поддерживать в себе глубокое отвращение к родному климату, ландшафту, истории и политике, вообще ко всему духу и быту нем. народа.
Это настроение прорвалось в 1786, когда Г. неожиданно и внезапно уехал из Карлсбада в Италию. Он сам называл этот отъезд бегством (переезд через Альпы и самое путешествие совершалось под именем купца Мейера).
Двухлетнее пребывание в Вероне, Венеции, Ферраре, Риме, Неаполе и Сицилии составило эпоху в жизни Г. и имело исключительные последствия для его творчества. Непосредственное знакомство с памятниками античного мира и итал. Возрождения наложило неизгладимую печать на психику Гёте. Прежде всего он окончательно отказался от своей исконной мечты посвятить себя изобразительным искусствам. Он сделал попытку развить свой «талантик к рисованию»: упражнялся в зарисовках, композициях и перспективе, рисовал пейзажи с натуры, лепил, добившись известных успехов как в отделке частей, так и в создании целого.
Убедившись, однако, что в области пластики ему суждено быть только дилетантом, Г. прекратил свои опыты и искания и целиком отдался поэзии и науке.
«Главная цель моего путешествия, — писал Г., — исцелиться от мучивших меня в Германии нравственно-физических недугов и утолить горячую жажду истинного искусства».
Пребывание в Италии прежде всего помогло ему найти самого себя и выбрать окончательно свой путь. По собственному признанию Г., в итоге двухлетней жизни и работы в Италии, он стал новым человеком: «тот день,когда я вступил в Рим, я считаю для себя новым днем рождения, началом настоящего возрождения...». От его утомления и душевной усталости не осталось и следа: «я переживаю вторую молодость... во мне проснулась способность наслаждаться жизнью, историей, поэзией, памятниками древности».
Творческие силы получили богатейшие импульсы к развитию, художественный опыт бесконечно обогатился множеством ярчайших и разнообразнейших впечатлений; развернулась с особой силой способность к созданию пластических образов; еще тверже, прозрачнее и величественнее стала манера его письма. Он усвоил вместе с тем и тот стиль классицизма (понимая под этим не только формальное мастерство в отношении композиции и словесной инструментовки, но и мироощущение, восприятие жизни), к-рый составляет характернейшую черту духовной физиономии Г. последующих десятилетий.
Еще в годы юности, в Страсбургский период, наряду с кратковременным увлечением готикой, Гёте обнаружил значительный интерес к Рафаелю и античному искусству, превратившийся в последующие годы, отчасти под влиянием Винкельмана, в прямой культ. Он собирал изображения греческих богов, гравюры с великих произведений древности, снимки с изваяний, зарисовывал античные колонны и т. д. В этой эволюции художественных вкусов Г. была известная закономерность: отход от настроений и философии «штюрмерства» естественно рождал отрицательное отношение к готике, как к символу отрыва от живой, конкретной действительности и беспокойного стремления ввысь. Идеал высшей красоты для Гёте заключался теперь в спокойствии, простоте, правде. Эти черты привлекли его в светлом радостном греч. стиле с его величавой пропорцией частей, уравновешенной ясностью линий и очертаний, отсутствием напряженности и излома. Отсюда вытекало, как неизбежное следствие, приятие искусства Ренессанса, в к-ром Г. видел дальнейшее развитие и отражение античности. Подобно величайшим мастерам древности и новейшего времени, Гёте в последующем своем творчестве пошел по пути далекому от случайностей натурализма; отбрасывая подражание природе как задачу искусства и изображая лишь типичное и составляющее самое существо явлений и вещей.
Г. погружается в мир классических форм и тем. О его сильном увлечении античностью свидетельствует изречение, вызвавшее резкое недовольство романтиков :«Пусть каждый будет греком на свой лад, но пусть он все же будет им». Даже нем. действительность начинает он облекать в античные формы. Примерами могут служить поэма «Герман и Доротея», повествующая в гекзаметрах о быте нем. бюргерства, или «Рейнеке Лис», повесть конца 15 в., к-рую Г. пересказывает на современном литературн. нем. языке. -^-У в лечение античным искусством ослабляет былой интерес Гёте к пейзажу; последний, как у псевдоклассиков, начинает играть в его произведениях роль декоративного фона. В области литературного языка Гёте ведет теперь борьбу за очищение языка от вульга-
