Вскоре после второй поездки поэта в Гамбург в 1844, умер его дядя Соломон Гейне, и" наследовавший ему сын отказал своему двоюродному брату в прежней денежной поддержке. Растянувшийся на несколько лет спор о наследстве с гамбургским миллионером, неудачная игра на бирже, невозможность проехать в Пруссию для лечения, и т. д. — подорвали здоровье поэта. Его давний недуг (сухотка спинного Мозга) обострился и в 1847—48 привел его к полному параличу. Последние 8 лет жизни Г., полуослепший, иссохший, провел, не выходя из комнаты, в «матрацной могиле» (Matratzengruft), с редким мужеством вынося совершенно нечеловеческие муки. Несмотря на хлопоты влиятельных друзей — Александра Гумбольта, князяПюклер Мюскауи др. — и энергичное вмешательство Фердинанда Лассаля, с к-рым Г. в то время связывала беспокойная и кратковременная дружба, — в Пруссию Г. проехать не удалось. Спор о наследстве, после трехлетних тягостных и унизительных переговоров, закончился предоставлением Г. пенсии. Под влиянием болезни пошатнулось, никогда не бывшее вполне прочным, пантеистическое мировоззрение Г. — он вернулся к Библии и к «простой вере отцов».
Это обращение не мешало, впрочем, ни ироническим, ни атеистическим высказываниям (напр., в «Letzte Gedichte») на религиозные темы. Он подробно рассказал о своем обращении в ряде своих произведений [напр., в предисловии ко 2-му изд. «Германии», в «Признаниях» и, в особенности, в «Послесловии» к сборнику «Романцеро» («Я обратился к богу, как заблудший сын после того, как долго пас свиней у гегельянцев»)]. Эти книги («Romanzero», 1851, и «Letzte Gedichte», 1853—1856) показали, что, наперекор судьбе и мучительному недугу, Г. сохранил редкую яркость творчества /и необычайную мощь дарования. В «Романцеро» центральное место по силе, яркости и глубине настроения занимает раздел «Сетования» («Lamentationen»). Первый цикл сборника «Истории» («Historien») включает ряд шедевров, напр., знаменитый памфлет против религиозной нетерпимости и изуверства — «Вицлипуцли» («Vitzliputzli»). «Гастингское поле битвы» («Schlachtfeld bei Hastings»),«Шельм фон Берген» («Schelm v. Bergen»), «Испанские Атриды» («Spanische Atriden») и проч, воскресили старую Европу со всей ее жестокой, кровавой, мрачной жизнью. Здесь Г. вернулся к знакомому с дней юности жанру лирикоисторической поэзии, порой развертывающей перед читателем грандиозные картины исторического прошлого. В цикле «Последние стихотворения» следует отметить очень типичное для «расколотого сознания» Гейне стихотворение «Die Wanderratten» (Странствующие крысы). Здесь высмеивается страх мещанства перед коммунизмом («буржуазия хватается за оружие; попы звонят в колокола; твердыня нравственного государства — собственность — в опасности»). Но тут же он дает не менее злую характеристику и коммунистам, «не думающим о бессмертии нашей души». В это же время написаны Г. очень важные в биографическом отношении и для характеристики мировозБ. С. Э. т. XV.зрения Г. «Признания» («Gestandnisse», 1854), полные нападок на «фанатических монахов атеизма» и на «страшно обнаженный, не прикрытый никаким фиговым листком коммунизм». Но тут же Г. подчеркивает, что его страх перед последним не страх богача, дрожащего над собственностью, а тревога «художника и ученого», к-рый боится, что победа коммунизма принесет «неволю всей нашей новейшей цивилизации». Не меньший биографический интерес представляют незаконченные «Мемуары» («Memoiren», 1855).
К последнему году жизни Г. (1855) относится встреча с 28 — летней женщиной, немкой по происхождению, Элизой Криниц (под псевдонимом Камиллы Сельдей она издала свои мемуары о Г.), больше известной под именем «Мушки» (La Mouche), к-рым ее окрестил Г. Страстной любовью умирающего к этой женщине полны все лирические стихотворения Г. последнего года его жизни.
История решила в пользу Г. страстные споры об его «изменах», «колебаниях» и т. д.: его имя перешло в потомство как имя одного из самых крупных революцион. поэтов 19 века. Под влиянием болезни и Библии, Г. в произведениях последнего периода часто отрекается от социализма и материализма, от философии Гегеля и своих собственных безбожных и чувственных книг, где «расставлены силки и самострелы». В книгах этих еще резче обостряются все свойственные Г. противоречия. Эти противоречия, — которые можно проследить на протяжении всей жизни Г., — вообще были свойственны многим людям той исторической эпохи, когда революционность буржуазной демократии в Европе уже умирала, а революционность социалистического пролетариата еще не созрела. «Последний сказочный король романтики» (слова Г.), он отразил в своем творчестве смену мировоззрений, совершавшуюся на его глазах в 1-й пол. 19 в. Резко меняя свои общественные позиции, он в более поздний период своей жизни выступил борцом за идеалы буржуазной демократии с тем, чтобы перед своим закатом стать, по его гордому заявлению, «пророком коммунизма». И, как правильно указал Меринг, в произведениях Гейне эти идейные напластования сочетались «в замкнутом единстве художественной личности». Отсюда — многогранность его творчества, но здесь же и корни его двойственности, всегда служившей мишенью для нападок филистеров, которых Гейне так ядовито осмеял в стихотворении «Странствующие крысы». Скептицизм и ирония Гейне вытекали из бессознательного желания защитить «надклассовые» идеи буржуазного демократизма, — с которыми он был связан и социально и психологически, — от развертывающейся классовой борьбы. Поэтому Гейне не понял до конца самого передового, подлинно революционного учения своего времени. Ему чудилось (см. предисловие к франц, изданию соч. Г., 1854), что коммунизм должен уничтожить в мире красоту, потому что красота не приносит пользы, что «олеандровые рощи» будут вырублены и в них станут сажать картофель, что «лилии, к-рые не занимались никакой пряжей и никакой работой и, однако 2
