звал Гёте — «рифмованным», а Гегеля — «нерифмованным» холопом. Их объединяла, главным образом, защита «Молодой Германии», в частности, от травли и доносов со стороны известного реакционера-критика В.
Менцеля (см.). В своих статьях Менцель называл группу «школой порока и богохульства», вводящей «ужаснейшее бесстыдство», «провозглашающей... свободную чувственность и уничтожение брака». Берне ответил ему блестящим памфлетом «Менцель-французоед», Гейне — убийственной для Менцеля статьей («О доносчике», в предисловии к 3-ей части «Салона», 1837). Раздраженное правительство запретило в конце 1835 все издания «молодых германцев»; что же касается Г., то в отношении его была проведена неслыханная в истории цензуры мера — запрещение не только всех вышедших, но и всех будущих произведений поэта. Неустойчивость финансового положения побудила Г. принять пенсию от франц. правительства (к-рую он получал с 1836 по 1848), что бросило тень на его личность и дало возможность взять под сомнение независимость и искренность его суждений о франц. жизни.
Это был неосторожный шаг, доставивший Г. много горьких минут и неприятностей. Одновременно с ходатайством о правительственной субсидии, он потребовал (и получил) от своего дяди ежегодную пенсию (к-рой не имел никто из членов семьи Г.). Удовлетворение этих домогательств помогло Г. выйти из затруднительного материального положения, созданного как его непрактичностью, так и тем, что в это время (1834) началась требовавшая больших расходов связь Г. с красивой, мало интеллигентной парижанкой Евгенией Кресценцией Мира (т. н. «Матильдой» — в лирике 40 — х гг. ей посвящен ряд чудесных стихотворений; женившись на ней в 1841, Г. не расставался с ней до конца дней). Но, преодолев весьма сомнительным путем свой денежный кризис, Г. дал повод к решительному выступлению против него всех своих личных и политическ. противников. Позиция их была тем более выигрышной, что как раз в это время Г. совершил новый, совершенно неприемлемый для демократа и до сих пор необъяснимый поступок: он вступил в переговоры с прусским правительством (через Варнгагена фон Энзе в Берлине, а также через прусского посла в Париже) о разрешении ему издавать в Париже нем. газету. Как натурализовавшийся француз Г. имел право выпускать нем. газету без всякого разрешения герм. правительства. Речь шла, т. о., очевидно, о разрешении ввоза газеты в Германию, к-рое Г., конечно, не мог бы получить без достаточной гарантии благонадежности и лойяльности издания.
Дал ли он какие-либо обязательства и если дал, то какие именно — неизвестно. Попытки Г. не увенчались успехом, но в Париже — в кругах нем. эмигрантов и в Германии — в среде республиканцев отнеслись к его поведению отрицательно, недоверие к нему возросло. Раздраженный нападками, поэт свел счеты с противниками в мало достойной его форме. В 1840 он опубликовал знаменитый памфлет против Берне («Heinrich Heine uber Ludwig Borne»). Книга эта — полнаясамой ядовитой иронии (Г. в ней объявил себя роялистом) и, действительно, возмутительных личных выпадов против незадолго перед тем умершего Берне, его подруги Жанетты Воль и ее мужа, доктора Штрауса — вызвала негодование не только среди представителей «Молодой Германии», но и в кругах всей парижской эмиграции. Особенно неприятным в книге был тон аристократического пренебрежения к социализму нем. подмастерьев и к «народу». Сама по себе эта книга является блестящим произведением: опа освещает ярким светом известные культурные слои дореволюционной Германии; она беспощадно развенчивает мелкие кружковые кумиры; все ее настроения и мысли чрезвычайно характерны для тогдашнего миропонимания Г. (напр., хотя бы противопоставление назарейства и эллинства). Его взгляды бесконечно шире и глубже ограниченного радикального резонерства Берне. Но и блеск стиля, и мастерство композиции, и тонкость анализа не искупают тех злых и мелочных личных нападок (лишь отчасти оправдываемых неблаговидной кампанией Берне и его друзей против Гейне), которыми переполнено это произведение Гейне, являющееся одним из важнейших документов для понимания его психологии и творчества. К начальным годам жизни в Париже относятся: блестящая повесть «Из записок г-нафонШнабелевопского» («Aus den Memoiren des Herrn Schnabe lewopski», 1831), в к-рой много едких замечаний в антирелигиозном и противоцерковном духе: гениальный этюд в ярко романтической манере «Флорентинские ночи» («Florentinische Nachte», 1834); статья «Стихийные духи» («Die Elementargeister», 1834, сюда включена стихотворная обработка знаменитой легенды о Тангейзере) и письма «о французской сцене» («Uber die franzosische Buhne», 10 писем, 1837, прибавл. за1841). Очень ярок «Бахерахский раввин» («Der Rabbi von Bacherach, Fragment»; вошел как и все названные выше произведения в «Salon») — интересная апология иудейства. Впрочем, отдельные части этого талантливого произведения обличают совершенно различные воззрения: в то время как в первой главе, восходящей еще к студенческим годам Г., иудейство рисуется в самых светлых тонах, в более поздних разделах Г. высказывается о нем уклончиво и насмешливо, а порой и отрицательно.
Положение Г. становилось все более двусмысленным. Сторонники Берне пользовались каждым удобным случаем для разоблачения Гейне. Вечные нападки литературных врагов в Германии превратились в подлинную газетную травлю. Под острым впечатлением всех этих неприятностей Гейне выпустил в свет неподражаемую по стилю и выразительности сатирическую поэму «Атта Троль» («Atta Troll, ein Sommernachtstraum», написана в 1841—1842, напечатана целиком в 1847), где подверг язвительным насмешкам политическую поэзию, «народолюбие» либералов, вульгаризацию коммунизма, и т. п. Самый стиль поэмы — удар по тенденциозной поэзии. В танцующем медведе, герое поэмы, Гейне воплотил ненавистную ему глупую и неуклюжую
