и профессиональные военные, загипнотизированные его удачами, и члены Института, польщенные тем исключительным вниманием, которое он уделял науке, и банкиры, впоследствии субсидировавшие В. б., и беспринципные пройдохи, и политиканы типа Талейрана или Фуше, служившие всем и предававшие всех. — В то время как Бонапарт подготовлял почву для уничтожения Директории, последняя с ужасающей быстротой разлагалась изнутри. Чрезвычайная хозяйственная и политическая неустойчивость существующего порядка бросалась в глаза даже тем, кто были официальными его носителями, и даже у них возникал вопрос о необходимости каких-то решительных изменений. Наиболее широкими планами в этом смысле задавался один из директоров — Сиес, у к-рого был не только план государственного переворота, но и проект будущей конституции. Но для выполнения своих планов ему нужен был генерал-исполнитель. Первоначально он обращался и к Жуберу и к Моро, но первый погиб в битве при Нови, а второй был слишком нерешителен.
Теперь единственно возможным кандидатом мог быть только Бонапарт, и, хотя Сиес понимал всю опасность союза с ним, но другого выхода у него не оставалось.
Выполнение государственного переворота было первоначально назначено на 16-е брюмера, но его перенесли потом на 18-е. Рано утром 18 брюмера был созван Совет старейшин, при чем на заседание были вызваны только те, в которых были уверены. Корне сделал доклад о мятеже, к-рый, якобы, подготовлялся якобинцами, не приведя, однако, никаких доказательств, а оперируя только обычными трескучими фразами. Тогда, по предложению одного из старейшин, Ренье, решено было перенести заседания Законодательного корпуса в коммуну Сен-Клу, под Парижем. Законодательный корпус должен был открыть там свои заседания 19 — го, а до того времени были запрещены какие бы то ни было совещания. Генерал Бонапарт принял начальство над всеми войсками, расположенными в Париже, и провел в жизнь декрет. Еще прежде чем декрет был утвержден Советом пятисот, он был передан Бонапарту; последний принял его уже как настоящий диктатор, окруженный блестящей свитой из генералов, к-рых он уже успел обработать в свою пользу. Вместе с этой свитой он направился в Совет старейшин, где должен был принести присягу конституции. Однако, вместо этого он властно заявил от своего имени и от имени своих товарищей по оружию о том, что «мы добьемся республики, основанной на истинной свободе». Это собственно означало уже игнорирование конституции. Но и помимо этого он не упустил случая заклеймить Директорию и афишировать свои заслуги.
Воспользовавшись первым попавшимся случаем, он в свойственном ему духе произнес свою знаменитую тираду: «Что вы сделали с Францией, к-рую я оставил вам в таком блестящем состоянии? Я вам оставил мир, а нашел войну. Я вам оставил победы, а нашел поражения. Я вам оставил итальянские миллионы, а нашел повсюду хищниче 186
ские законы и нищету. Что вы сделали с сотней тысяч французов, с товарищами моей славы? Они мертвы. Такое положение вещей не может дольше продолжаться; не пройдет и трех лет, как оно приведет нас к деспотизму...». Бонапарт еще сохранял видимость почтения перед республикой, но это была одна только фразеология: на самом же деле, мы уже имеем перед собой законченный тип военного диктатора. — Между тем, декрет был утвержден Советом пятисот и Директорией. В то же время Сиес и Роже Дюко подали в отставку. Баррас под давлением Талейрана сделал то же самое, при чем злые языки утверждали, что дело не обошлось без подкупа. Оставшиеся два директора — Гойе и Мулен — были арестованы. Таким образом, первый день переворота прошел благополучно.
Однако, 19 брюмера государственный переворот едва не потерпел неудачи. К Сен-Клу было, понятно, стянуто много войска. По открытии заседания обеих палат оппозиция немедленно потребовала объяснений по поводу причин перевода Законодательного корпуса в Сен-Клу. Так как никакого вразумительного ответа нельзя было дать, то начались столкновения между заговорщиками и оппозицией, при чем особенной остроты они достигли в Совете пятисот. Было даже предложено возобновить присягу конституции. Люсьен Бонапарт, брат Наполеона, к-рый председательствовал в собрании, пытался направить прения в желательное ему русло, но поток негодования и энтузиазма захлестнул его: члены Совета начали приносить присягу. В это время в зале появился Наполеон. Он только что вернулся из Совета старейшин, где пытался лично воздействовать на ход событий, но, совершенно не обладая даром красноречия, произнес какую-то запутанную и бессвязную речь, которую закончил напоминанием о том, что «он идет, сопутствуемый богом победы и богом войны». Когда он после этой неудачи появился в Совете пятисот, окруженный несколькими гренадерами, он вызвал всеобщее негодование. Поднялся крик, его окружили депутаты, его хватали даже за воротник сюртука. Позднейшая легенда утверждает даже, что депутаты ему угрожали кинжалами.
Бонапарт потерял все свое присутствие духа; со всех сторон его толкали и ругали.
С большим трудом окружавшие его гренадеры вывели его наружу, и вслед ему неслись крики: «вне закона!». От председателя Люсьена потребовали, чтобы он поставил на голосование предложение об объявлении Бонапарта вне закона. В зале стоял невероятный шум. Наконец, Люсьена вывели наружу, и он произнес речь перед солдатами, в к-рой он заявил, что в зале сидят «дерзкие разбойники, подкупленные Англией», которых необходимо разогнать. Авторитет председателя Совета пятисот, удвоенный авторитетом брата Наполеона, решил вопрос. Два взвода гренадер со штыками наперевес очистили зал, депутаты повыскакали через окна и разбежались. Через несколько часов были собраны жалкие остатки обоих собраний, которые в ночной темноте послушно и поспешно вотировали
