«торговых интересов», более сильного, чем всякие моральные связи. Но история и всех других балканских государств вполне оправдала прогноз Маркса и Энгельса. «Турки и южные славяне, — писали они в 1853, — имеют на самом деле больше общих интересов с Зап.
Европой, чем с Россией. И когда ж. — д. линии, идущие от Остенде, Гавра и Гамбурга к Будапешту, будут продолжены до Белграда и Константинополя..., влияние зап. цивилизации и зап. торговли на 10. — В. Европы станет длительным». Если устья Дуная закрепили русско-австрийский антагонизм, то освобождение Греции дало новый толчок развитию антагонизма русско-английского.
Но здесь это была лишь деталь картины. Вопервых, переход русской армии через Балканы впервые ввел в область реального то, что было мечтой для Екатерины II и даже для Александра I, пока война шла на сев. берегах Черного моря и на Дунае. Теперь вступление рус. войск в Константинополь было в полной мере в пределах военно-географической возможности — никаких «естественных преград» между армией Дибича и столицей султана более не было. Во время адрианопольских переговоров Николай готовил захват Дарданелл и составлял на этот предмет инструкции для Дибича. В предвидении этой же возможности англ. и франц. дипломатия посоветовала султану поскорее сдаться. Николай не получил предлога для немедленного захвата проливов, но проекты 1829 дали руководящую линию всей вост, политике его царствования: что отложено, то было еще не потеряно. Через четыре года, когда союзник султана в 1827, египетский паша, сделался его грозным врагом и египетские армии вторглись в Мал. Азию, рус. черноморский флот с десантным корпусом явился «защищать» Константинополь, к великому ужасу турецкого правительства, и «защитники» ушли не прежде, чем вынудили у султана конвенцию, превращавшую его в «сторожа при проливах» на службе России (Ункиар-Искелвеский договор 1833). Султан обязался закрывать Босфор и Дарданеллы, по русскому требованию, для военных судов всех держав, кроме России. Если бы этот договор исполнялся, Россия имела бы в образе Черного моря громадный, совершенно закрытый плацдарм, откуда рус. флот мог бы держать под шахом всю вост, часть Средиземного моря, сам будучи застрахован от всякого нападения. А для того чтобы плацдарм был возможно более укрыт со всех сторон, Россия начинает новое обходное движение через Кавказ, долженствовавшее отдать в ее руки, вслед за сев. берегом Черного моря, и вост, его берег. Уже в кампанию 1828—29 рус. войска вторглись в Мал. Азию с С.-В. — перед ними лежали открытыми коренные турецкие области, национальная база Оттоманской империи, поскольку последняя таковую имела. Теперь шла речь о превращении в русского вассала не какой-нибудь Молдавии или Валахии, а ни более, ни менее, как самого турецкого султана.
Такого колоссального перевеса России над ее возможными противниками ни один из последних допустить не мог. Попытка «перестраховать» Ункиар-Искелвеский до 330
говор сепаратным соглашением с Австрией (Мюнхенгрецская конвенция о разделе Турции, сент. 1833) ни к чему не привела, от Австрии не удалось получить никаких обещаний, и Меттерних явно был на стороне Англии, а та не мирилась на меньшем, чем отмена договора 1833. Чтобы сохранить последний, надо было воевать — Николай еще не чувствовал себя к этому готовым. Русская дипломатия тщетно искала лазеек, чтобы сохранить сущность мирного завоевания Николая, поступившись только формой; она выбивалась из сил, доказывая, что только Россия может защитить султана от нового нашествия Мегемета-Али, а если за это примутся «морские державы» (Англия и Франция), ничего не получится, кроме вреда Турции: поэтому надо сохранить за черноморским флотом право прохода, по крайней мере, Босфора. Пальмерстон был неумолим и не мирился на меньшем, чем полное и совершенное закрытие обоих проливов для всех и всяческих военных судов, не исключая и русских: т. е. на безусловной изоляции рус. флота в том рус. озере, каким готовилось стать Черное море. Большего англичане, пока, не требовали: что и Черное море может получить для англ. торговли капитальный интерес в ближайшем будущем, этого англ. дипломаты не предусмотрели. Сначала (1840) было принято, что англ. и рус. флоты защищают Константинополь от Мегемета-Али (в 1839 вновь начавшего военные действия против султана) вместе: уже это фактически заключало в себе отмену Ункиар-Искелесского договора. К этому соглашению отказалась присоединиться Франция, в этот период почти открыто поддерживавшая Мегемета-Али. Но, когда последний заключил с султаном мир, перед Николаем оказался сомкнутый фронт всех заинтересован, держав, и «второй лондонской конвенцией» 13 июля 1841 было восстановлено «древнее правило», согласно которому ни одно военное судно (исключая посольских «стационеров») не могло проходить проливы ни в ту, ни в другую сторону. Николай отступил на «исходные позиции» и с тем большей энергией занялся покорением Кавказа, т. е. подготовкой сухопутного плацдарма для нападения на Турцию, «сохранение» которой являлось; будто бы, одним из основных принципов его иностранной политики: до сих пор находятся историки, которые этому «принципу» придают серьезное значение.
Как Екатерина II после Кучук-Кайнарджи поняла, что дальше она не пройдет, не столковавшись с Австрией, так Николай теперь понял, что его планы неосуществимы без предварительн. соглашения с Англией.
В 1844 Николай лично отправился в Лондон и там договорился с лордом Эбердином, тогда министром иностранных дел, и с «принцем-супругом» королевы Виктории, что, в случае падения Оттоманской империи, Россия и Англия ничего не предпринимают иначе, как по взаимному соглашению. Оставалось выжидать благоприятного момента, и он, казалось, наступил после революции 1848. Вопреки обычному, не чуждому даже и старой марксистской литературе, представлению, рисующему Николая совершенно
