характеристику условий «успешности» вооружен. восстания. «Восстание, чтобы быть успешным, должно опираться не на заговор, не на партию, а на передовой класс. Это вопервых. Восстание должно опираться на революционный подъем народа. Это во-вторых.
Восстание должно опираться на такой п ереломный пункт в истории нарастающей революции, когда активность передовых рядов народа наибольшая, когда всего сильнее колебания в рядах врагов и в р flfl ах слабых, половинчатых нерешительных друзей революции.
Это в-третьих. Вот этими тремя условиями постановки вопроса о восстании и отличается марксизм от бланкизма. — Но раз есть налицо эти условия, то отказаться от отношения к восстанию, как к искусству, значит изменить марксизму и изменить революции» («Марксизм и восстание»). В. в. октября 1917 представляет собою почти законченную антитезу неудачного В. в. 1905.
Нет ни малейшего разрыва между военным и рабочим движением: восставшие солдаты идут под руководством рабочих к одной цели и действуют по одному с ними плану. Инициатива все время в руках восставших, они все время наступают самым энергическгм образом — выбрав момент для наступления необыкновенно удачно, когда у противника нет вовсе (Питер) или почти нет (Москва) сил, которые он мог бы противопоставить восстанию. А подвоз сил к противнику извне исключен тем, что железные дороги (несмотря на неполную, как и в 1905, надеж ность их персонала) фактически под контролем революцион. войск и властей. Наконец, предварительно широко развитая агитация на фронте лишает контр-революционеров и моральной возможности вербовать себе там сторонников, а почти единовременное выступление большевиков по всей стране (в 1905 выступления носили крайне разрозненный и несогласованный характер) не позволяет правительству Керенского сосредоточить свои силы. В. в. октября 1917 могло служить почти классическим образцом успешного В. в., проведенного по всем правилам революционной стратегии.
Если что нарушало четкость этой картины, то именно отзвуки 1905. Не все восприняли его уроки так, как Ленин. У многих неудача способствовала развитию чрезмерной осторожности — г и уже в феврале 1917 в Питере наблюдались случаи, когда рабочим мешали вооружаться, так как де агитация в войсках скорее и лучше достигнет цели, чем выступление рабочих дружин. Эта «плехановская» тактика тогда имела успех главным образом потому, что гарнизон Питера состоял или из молодежи, только что оторванной от народной массы и не успевшей проникнуться духом казарменной дисциплины, или из эвакуированных с фронта полуинвалидов, которые ненавидели войну и самодержавие больше, нежели кто бы то ни было. В Октябре та же черта проявилась в другой форме. Каждая частичная неудача напоминала о декабре 1905. Энергия наступления сейчас же падала, а так как рядом и теперь были меньшевики (под разными наименованиями — «интернациона 284 листов», «беспартийных» и т. п.), то сейчас же начинались попытки «прекратить кровопролитие», «столковаться» — словом, капитулировать. Так было в Москве после того, как юнкерам Керенского, из-за оплошности восставших, удалось захватить Кремль. Выводили из тупика, во-первых, и прежде всего, боевая энергия масс, уровень революционной сознательности которых был теперь неизмеримо выше 1905, а во-вторых, слабость противника, к-рый, даже одержав реальный успех, не мог его развивать дальше.
Но если у нас в 1917 это вмешательство элементов, по существу антиповстанческих, лишь слегка портило дело, не будучи в состоянии не только погубить его, но даже нанести ему сколько-нибудь существенный вред, в Германии 1919 те же условия, выросши до гигантских размеров, нанесли смертельный удар вооруженному в< сстапию.
В первую минуту спартаковского восстания 5/1 1919 правительство Эберта-Шейдемана находилось в положении, еще более отчаянном, чем Дубасов в Москве в декабре 1905. У него почти совсем не было вооруженной силы, ибо полки берлинского гарнизона нейтрализовались (подобно большей части питерского гарнизона 25 окт. 1917), а рабочие массы и образованная ими своего рода красная гвардия были на стороне спартаковцев; организованная последними, демонстрация против правительства привлекла огромное количество народа по признанию даже сторонников Эберта. Правительство настолько перетрусило, что не решилось оставаться в здании рейхсканцлерства, к-рое с минуты на минуту могли захватить спартакисты, и искало убежища в доме одного «единомышленника», каковым, странным образом, оказался один берлинский капиталист. Спартаковцы без труда заняли важнейшие пункты города — в том числе редакцию «Форвертса», к-рая одновременно была местопребыванием ЦК герма некой с. — д-тии (т. е. партии Шейдемана), управление ж. д. (откуда регулировалось ж. — д. движение всей Германии) и Гознак, т. е. кошелек правительства. Но вместо того, чтобы развивать дальше эти успехи, захватить членов правительства, разогнать и обезоружить оставшиеся еще в их руках небольшие военные части (что было очень легко, ибо в эту минуту решительный военный перевес был на стороне спартаковцев), вожди революции поддались уговорам их «друзей справа», «независимых», и начали переговоры с правительством, которое фактически было уже низвергнуто.
Правительство потребовало восстановления «свободы печати», т. е. очищения здания «Форвертса», имевшего к свободе печати примерно такое же отношение, как соборы московского Кремля к свободе совести. Но, ведя эти пустопорожние разговоры со спартаковцами, которые приостановили военные действия, само правительство ЭбертаШейдемана действовало. Оно обратилось к державшемуся до сих пор в стороне монархическому офицерству и нашло в его среде опытных военных руководителей: они дали совет назначенному главным усмирителем Носке перенести организацией, центр подальше от рабочего Берлина (в Далем)
