с карманными револьверами устаревших образцов. Во-вторых, нигде не была выполнена основная директива Энгельса, что В. в. живет только наступлением и что оборона для него равносильна гибели. Все вооруженные восстания 1905 носили оборонительный характер. Инициатива всегда оказывалась в руках старого начальства, к-рое, после первого испуга, обыкновенно очень удачно этим и пользовалось. Это обстоятельство не было, конечно, случайностью — оно было тесно связано с тем запаздыванием в деле вооружения масс и с тем отсутствием хороших военных связей, о к-рых говорилось выше. Как правило революционные организации 1905 не могли выдвинуть ни одного военного предводителя, который мог бы итти в какое-нибудь сравнение хотя бы с Клюзере или Домбровским Парижской Коммуны. «Дружины» 1905 послужили своего рода приготовительным классом для будущих предводителей Красной армии 1918—20 (М. В. Фрунзе, например), но людей с законченным военным образованием революционные организации тех дней в своей среде не имели. Этим объясняется появление во главе В. в. иногда совершенно случайных людей, в роде взявшего на себя команду над восставшим в ноябре 1905 вторично и в далеко бблыпих размерах, чем в июне, Черноморским флотом лейтенанта Шмидта — наивного мечтателя, надеявшегося провести революцию без пролития крови, что имело последствием грандиозное кровопролитие среди восставших, учиненное державшимся совсем иных взглядов начальством.
Неудача восстаний 1905 имела роковое значение для первой рус. революции, вполне оправдав этим мнение тех, кто, подобно Ленину, видел в вооружен, восстании высшую и наиболее действительную форму революционной борьбы. После разгрома московских баррикад в декабре правительство Николая II решительно переходит от обороны к нападению. Весь соглашательский фронт, от Милюкова до Плеханова, тотчас же сделал из этого вывод, что В. в. более невозможно, ненужно, устарело, — что «не нужно было браться за оружие» (слова Плеханова). Меньшевики теперь не хотели уже и «готовиться», и предложенная ими на IV (Стокгольмском, так наз. «объединительном») Съезде резолюция правильно была охарактеризована одним из большевистских делегатов, как резолюция «о невооруженном восстании», а Ленин назвал ее «отречением от декабрьского восстания». Плеханов — воображая, что он следует Энгельсу — доказывал, что, пока армия не перешла на сторону народа, не может быть речи об успешном В. в. Вооружение рабочих по этой теории следовало заменить пропагандой в войсках. Ленину не трудно было показать (в статье «Уроки московского восстания», август 1906), что переход армии на сторону народа только и возможен в процессе В. в.
«Разумеется, если революция не станет массовой и не захватит самого войска, тогда не может быть и речи о серьезной борьбе.
Разумеется, работа в войске необходима. Но нельзя представлять себе этот переход войска в виде какого-то простого, единичногоакта, являющегося результатом убеждения с одной стороны и сознания с другой. Московское восстание наглядно показывает нам шаблонность и мертвенность такого взгляда.
На деле неизбежное, при всяком истиннонародном движении, колебание войска приводит при обострении революционной борьбы к настоящей борьбе за войско. Московское восстание показывает нам именно самую отчаянную, самую бешеную борьбу реакции и революции за войско».
Устами Череванина меньшевики на IV Съезде старались доказать, что восставшие были разбиты, и притом очень легко, правительственными войсками, — что В. в. в современной обстановке заранее, в силу объективных условий, обречено на гибель. Что вооруженные силы восставшего пролетариата (крестьянство, как таковое, в противоположность временам Разинщины и Пугачевщины, в 1905 в вооруженной борьбе с правительственными войсками почти не приняло участия: крестьянские В. в. 1905, как позже 1917, это солдатские восстания) были несоизмеримы с силами его противника в такой мере, как это не было не только в 1871, но и в 1848 во Франции, это несомненно — меньшевикам и распространявшимся ими настроениям принадлежит здесь львиная доля заслуги; но чтобы В. в. было заранее осуждено на гибель объективными условиями даже и при таких силах пролетариата, это совершенно неверно. Фактически, войска не могли справиться даже с плохо вооруженными рабочими дружинами, не пустив в ход «последнего средства царей» — пушек. «Реакции некуда итти дальше артиллерийского расстрела баррикад, домов и уличной толпы. Революции есть еще куда итти дальше московских дружинников», писал Ленин в той же статье. В настоящее время опубликована секретная переписка, которая велась между высшими представителями царского правительства, в центре и на местах, по поводу В. в. 1905. Переписка эта свидетельствует, до каких размеров доходила паника среди противников революции и какие крупные шансы имело В. в., если бы оно велось с надлежащей энергией и было сколько-нибудь подготовлено. Для Витте, тогда премьера, уже в ноябре 1905 было ясно, что центр революционного движения «находится в Москве», и он был убежден, что в случае восстания «тамошними войсками не справиться». Московский генерал-губернатор Дубасов со своей стороны свидетельствовал, что без помощи извне (которая при сколько-нибудь дружном действии питерск. боевиков, железнодорожников и т. д. не могла бы быть им получена) он еле-еле мог бы удержать центр города. Еще 13 декабря ст. ст., за два дня до прекращения баррикадной борьбы во всем городе, кроме Пресни, Дубасов грозил, что без подкреплений «положение сделается тяжелым». А 23 — го, давая ретроспективный обзор событий, он писал: «до прихода Семеновского и Ладожского полков гарнизон располагал для активных действий лишь 1.350 штыков, и этою силою можно было удерживать только положение, занятое в центре города, оставляя все станции железных дорог и все окраины
