Или, напр., въ словахъ Лермонтова: „ночь тиха, пустыня внемлетъ Богу, и звѣзда съ звѣздою говоритъ“,—съ формальной точки зрѣнія, тѣже образы, что и въ миѳѣ, тутъ тоже процессъ обобщенія. Въ стих. Гейне „Сосна“ (На сѣверѣ дикомъ стоитъ одиноко и т. д.), Лермонтова „Парусъ“ (Бѣлѣетъ парусъ одинокій и пр.), Никитина „Береза (Далеко бурею суровой ея листы разнесены, и нѣтъ для ней одежды новой и благодѣтельной весны) —во всѣхъ нихъ природа живетъ, мыслить, чувствуетъ почеловѣчески. Поддаваясь ея чарующему вліянію, поэтъ Тютчевъ влагаетъ въ нее свое собственное „я“, когда говоритъ: Не то, что мните вы,—природа— Не слѣпокъ, не бездушный ликъ: Въ ней есть душа, въ ней есть свобода, Въ ней есть любовь, въ ней есть языкъ.
Поэтъ, конечно, не вѣровалъ въ эти образы въ реальномъ смыслѣ, но на минуту увлекся ими, какъ картинными выраженіями извѣстной мысли. Всякая мысль поэта облекается въ образы, чувство одѣвается, такъ сказать, во внѣшнюю обстоятельственность. Одинъ поэтъ рисуетъ себѣ жизнь такими чертами: „Жизнь—это мелкая капля росы, жизнь—голубь въ лѣтнемъ воздухѣ, жизнь —это индѣецъ, спящій въ человѣкѣ, жизнь—это школяръ на гибкихъ вѣтвяхъ вяза“. Здѣсь одинъ образъ смѣняетъ другой, можетъ быть, подъ впечатлѣніемъ риѳмы, но во всякомъ случаѣ эти образы неистощимы. Не то ли же самое видѣли мы и въ образованіи миѳа?.... Пушкинъ, въ элегіи „Брожу ли я вдоль улицъ шумныхъ“, рисуетъ цѣлый рядъ фактовъ, которые не имѣютъ сходства между собою, но они обобщены, слиты тѣмъ, что каждый изъ нихъ вызвалъ одну и ту же мысль „о смерти“, которая и связала ихъ въ одно цѣлое. Лирическій поэтъ можетъ передать свое чувство, только прибѣгая къ параллели между движеніями природы и движеніями въ области духа; онъ рисуетъ картину дѣйствительности, освѣщенную тѣмъ или другимъ свѣтомъ, подъ вліяніемъ господствующаго настроенья въ своей душѣ.
Значить, процессъ личнаго творчества одного человѣка тожественъ съ народно-психическимъ. Но творчество первобытной поры выросло на почвѣ вѣры, а творчество новѣйшей лирики основа-
