листы, напротив, вполне согласны в том, что уголовно наказуемый обман должен иметь разрушающее влияние на сделку, совершенную под его влиянием, и если, затем, в чем и проявляется различие в их взглядах на обман, как на обстоятельство, могущее влечь за собой недействительность сделки, то собственно в том — следует ли принимать в значении такого обстоятельства только обман уголовно наказуемый, или же и, так называемый, обман гражданский, когда те действия, посредством которых один из контрагентов сделки вовлекается в ее заключение, не составляют преступления, а представляются просто действиями недобросовестными, вводящими в заблуждение. Так, напр., Мейер вовсе отрицает допустимость разрушающего влияния на силу сделки такого обмана, между тем, как Голевинский только глухо говорит, что „в русском праве понятие обмана, рассматриваемого как порок согласия и, вообще, как действие, влекущее одни гражданские последствия, не выделено из понятия обмана, как подлога, составляющего преступное действие, подлежащее наказанию“ (О происхож. и делен. обязат., стр. 82). Сенат, напротив, прямо и категорически во многих решениях высказал то положение, что такая сделка, на заключение которой одна сторона была вовлечена такими обманными действиями другой стороны, которыми нарушалась свобода согласия первой, может быть признаваема недействительной даже и в тех случаях, когда бы действия эти и не составляли уголовно наказуемого обмана, на том основании, что и такими действиями устраняется наличность требуемого 700 и 1528 ст. X т. свободного согласия на заключение сделки или договора, как необходимого условия их действительности (реш. 1878 г., № 129; 1890 г., № 9 и друг.). В смысле этого положения высказался и из наших цивилистов Карницкий в его реферате петербургскому юридическому обществу „Об обмане в договорах“ и, притом на основании тех же соображений и законов, как и сенат, прибавив, однако же, совершенно основательно то замечание, что в случаях оспаривания действительности сделки, как заключенной под влиянием обмана, суду гражданскому должно принадлежать право определения того — заключается ли в указываемых истцом обманных действиях ответчика признаки уголовно наказуемого деяния, или нет, и в последнем случае право непосредственного определения значения этих действий по отношению силы сделки, без приостановления производства и предварительного обращения вопроса об обмане на рассмотрение суда уголовного (Жур. гр. и уг. пр., 1880 г., кн. 5, стр. 136—146, проток.). С заключением этим при обсуждении реферата в петербургском юридическом обществе согласился и известный из наших цивилистов-практиков член общества Книрим, а затем его приняло и само юридическое общество (Жур. гр. и уг. пр., 1881 г., кн. 1, стр. 188 проток.). Впоследствии в смысле этого заключения высказались из наших цивилистов также Змирлов в его статье „О недостатках наших гражданских законов“ (Жур. гр. и уг. пр., 1883 г., кн. 3, стр. 118), Загоровский в его статье „Принуждение, ошибка и обман“ (Юрид. Вест., 1890 г., кн. 1, стр. 19), Шершеневич (Учеб. рус. гр. пр., изд. 2, стр. 135), Васьковский (Учеб. гр. пр., вып. 1, стр. 121), Гольмстен в изданных им лекциях Мейера (изд. 7, стр. 131) и Растеряев (Недейст. юрид. сделок, стр. 126—127), из них Змирлов и Васьковский в подкрепление собственно того положения, что и, так называемый, обман гражданский должен оказывать влияние на действительность сделки, указали на частное постановление и наших гражданских законов, выраженное в правиле 1518 ст. X т., по которому в случае передачи, в силу договора купли-продажи, движимого имущества, несоответствующего по его доброте условиям договора, таковое отдается по просьбе покупщика обратно продавцу, а Васьковский еще и на 526 ст. X т., которой владение признается подложным, когда оно основано
443
ЮРИДИЧЕСКИЕ СДЕЛКИ, ИХ ПОНЯТИЕ И ВИДЫ.
